Ответ был очевиден.

Собрание проходило в заброшенном амфитеатре под старым рынком. Каменные ступени – облупленные, усеянные пылью и ржавчиной, в центре – круг. На него никто не осмеливался ступить первым. Люди сидели на разном расстоянии друг от друга, не объединённые ни словом, ни взглядом. Кто-то пришёл с фрагментами старых контурных карт, кто-то – с агни-браслетами, спрятанными под рукавами. Все – с сомнением.

Михира вошла без плаща, без герба, в простой одежде, как одна из них. Она не произнесла приветствия. Только шагнула в круг и заговорила.

– Я не принесла вам победу. Я принесла опыт. Мы активировали Контур, и он не потребовал жертвы. Он потребовал ясности. Честности. Открытости. И это страшнее для Империи, чем бунт.

Она рассказала им то, что видела: о кристаллах с сохранёнными криками, о структуре страха как топливе, о возможности иной связи – без ритуала, без власти.

– Империю нельзя разрушить, – заключила она. – Но можно перестать быть её топливом. Каждый. Без лозунгов, без героизма. Просто – не сгорать.

После этого долго никто не говорил. Потом один мужчина в маске поднялся и спросил:

– Если ты уйдёшь – нас уничтожат. Если останешься – уничтожат тебя. Что ты выберешь?

Она посмотрела на него и произнесла спокойно:

– Я не выбираю между жизнью и смертью. Я выбираю – не быть инструментом.

После собрания началось движение. Не обсуждение, не утверждение – движение. Люди разошлись в разные стороны, чтобы связаться, чтобы шептать, чтобы строить сеть. Тонкую, зыбкую, живую. Пламя без центра.

Когда она вернулась в убежище, Джаяна не было. На столе лежала записка:

«Они схватили Прайю. Я иду за ней. Если не вернусь – не иди. Но ты же всё равно пойдёшь, Михира. Потому что иначе ты не можешь.»

Она пошла.

Она знала, где её держат – в Чёрной Келье, в глубоком изоляторе Внутреннего Центра. Там не убивают. Там перезаписывают. Там отвязывают душу от памяти.

Проникновение в центр защиты Империи считалось невозможным. Но не для неё. Она носила в себе не пароль, не код – согласие. Контур узнавал её. Он не пускал – он признавал.

Она прошла через внешний периметр, под видом технического куратора. Кристалл Раджара – резервный, активированный через один из узлов старого Храма, – открыл ей проход.

Прайя находилась в помещении с гладкими стенами и мерцающими углами. Её глаза были закрыты, губы потрескались, кожа казалась пепельной. На запястье – метка с надписью «подготовка к отвязке».

– Михира… – прошептала она.

– Я с тобой.

Контур отозвался мгновенно. Пол дрогнул, линии на стенах зажглись. Защитная система не включилась – она растаяла. Прана изменила вектор. Не вспыхнула, не сжигала – отступила.

Михира провела ладонью по ободу двери. Металл отозвался, и защёлка сама разомкнулась. Она подняла Прайю, дрожащую, почти без сознания, и понесла её через резервный проход. Ни один сигнал тревоги не сработал. Пламя не среагировало. Оно пропустило.

Она спасла Прайю. Вывела её из сердца системы. Но не ушла сама.

Михира осталась в центре камеры. Встала прямо под линзой записи, знала, что Раджар смотрит. И произнесла:

– Я не искра. Я – пламя.

Эта запись облетела город. Не как приказ, не как воззвание. Как факт.

Внизу, в уличной пыли, над кострами, в квартирах, где больше не молились, её услышали. Впервые за долгие годы пламя не требовало жертвы. Оно говорило.

Позже, Джаян вернулся. Он был ранен, лицо в ссадинах, но в глазах – целое.

– Ты сделала это? – спросил он.

– Да, – ответила она.

За окном Падмасара по-прежнему молчала. Но где-то в её катакомбах прозвучал шёпот:

«Феникс возвращается.»

И этот шёпот больше никто не смог бы заглушить.