– Согласно второй статье Тяньцзиньского договора, заключенного между Россией и Китаем в позапрошлом году, русский посланник имеет право на свободу передвижения между Пекином и морем, – не моргнув глазом ответил Игнатьев и принял грозный вид. – Имею право! – После этой громкой фразы, маньчжурам ничего не оставалось, как только развести руками.

– Воля ваша.

В прибрежном лозняке тосковала кукушка, в камышах возились рыбаки. Утреннее солнце зажигало облака, золотой живицей стекало по стволам могучих сосен.

Ехали «встречь моря» – вдоль Великого канала.

Рессоры коляски малость поскрипывали, новые оси нагревались, их приходилось часто смазывать, но лошади, отдохнувшие за ночь и взнузданные без мундштуков, на трензелях, бежали ходко.

«Теперь за мной будут следить ещё упорнее, – прикрывая глаза от слепящего света, думал Николай. – И вредить станут куда настойчивее, нежели раньше».

Перед Бэйцаном, не доезжая Тяньцзиня, свернули на боковую дорогу: не хотелось встречаться с маньчжурскими конными разъездами и главной квартирой Сэн Вана – главнокомандующего правительственной армией.

К утру следующего дня запахло водорослями, рыбой и смрадом бедняцких лачуг.

Когда посольство подъехало к морю, оно было встречено лейтенантом Мусиным-Пушкиным – молодым голубоглазым моряком.

– К сожалению, – сказал он, козырнув, – Иван Фёдорович сможет прибыть на берег не раньше полудня.

– Ничего, – ответил Игнатьев, понимая, что речь идёт о командире русской эскадры капитане 1-го ранга Лихачёве, – нам всё равно придётся задержаться: надо продать лошадей и повозки.

Под ногами поскрипывала галька. Накатные волны перемывали песок. Дул легкий ветер, и прихотливые отблески солнца трепетали на шумной воде в игривой дружной пляске.

Чтобы убедить богдыхана в том, что он действует независимо от англичан и французов, Николай отправил в Верховный Совет письмо, в котором уверил маньчжурских сановников в своем скором возвращении в Пекин.

В три часа пополудни к берегу приткнулся паровой катер. Прибыл командир эскадры Лихачёв. Рослый, статный, с красивым загорелым лицом.

Они перебрались на катер и направились в море, где в восьми милях от берега стоял русский транспорт «Японец» и рядом с ним красовался винтовой клипер «Джигит» в полной боевой готовности.

Вечером, разместив посольство на «Японце», Лихачёв рассказал Игнатьеву, что в присланной ему из Петербурга бумаге Министерство иностранных дел рекомендует поднять флаг посольства на фрегате «Светлана».

– И действовать совместно с американским посланником, – без видимого удовольствия добавил Николай.

– Я вас понимаю, – сказал Лихачёв. – Но на Певческом мосту привыкли жить с оглядкой.

Во время ужина он рассказал, что посланное Игнатьевым письмо о предстоящем отъезде из Пекина попало ему в руки в Шанхае, и он тотчас нанял частный японский пароход и пошёл на нём в Нагасаки формировать Тихоокеанскую эскадру.

– Восьмого апреля я зашел в Хакодате, застал там транспорт «Японец» и клипер «Джигит», потрёпанный штормом, распорядился погрузить на пароход «Рени» запас угля и отправил на нем лейтенанта Казнакова с корреспонденцией для вас в Печелийский залив.

– Никакой почты в апреле я не получал, – сказал Николай, – отчего, признаюсь, страшно нервничал. Подозревал китайцев в злом умысле.

– Напрасно, – ответил Лихачев. – Чем дальше от Пекина, тем китайцы любезнее. Просто пароход «Рени» не дошел до Бэйцана: ночью он разбился о камни близ японских берегов.

– Экипаж погиб?

– Чудом остался жив. Пароход столь стремительно пошел на дно, что Казнакову не удалось спасти письма и посылки, предназначенные для вас.