– Бедненькая моя, бедненькая моя… Где же эта сорванка Мария? Хоть бы посидела с тобой, пока я ходила… Марфуша, у тебя нет телефона Максима Евгеньевича?

– Какого Максима Евгеньевича?

– Доктора… А вот же у тебя…

Она нажала на кнопку, и вдруг полился голос Максима.

Камилла замолчала, пролистала список вниз.

Марфа смотрела на мать.

– А где он?

– Завтра с утра к нему поедем…

Ошпарил кошмар и стыд, резкий и пронзительный.

– Я никуда не поеду.

Она сгребла подушку и зарылась в неё лицом.

Остаток ночи Камилла отпаивала Марфу специальным настоем. Она пролистала все записные книжки, но телефона доктора не было ни в одной.

Марфа больше не бредила вслух. Реальность и иллюзии поменялись местами. Теперь ей казалось, что это Максим держит её лицо и поит настоем и что они снова смотрят друг на друга, как раньше, и разговаривают… И над всей этой какофонией образов и звуков носилась непонятно откуда взявшаяся, чудовищная музыка, совсем сносившая голову.

Когда Аннина, глядя почти слепыми глазами на рассвет, упала на край колодца святого источника, в эту минуту Камилла усадила Марфу в такси и повезла в единственную больницу в городе.

Вид белого равнодушного лица Марфы на спинке сидения, обитого черной кожей, заставлял подгонять заспанного таксиста.

В коридоре возле кабинета участкового терапевта толпился народ. На стульях кряхтели старушки такого дряхлого вида, что было удивительно, как подобные существа могут добираться до больницы без посторонней помощи, да ещё в такую ветреную погоду.

Камилла, обычно пропускавшая всех вперед, не оставив никому времени на возмущение, открыла дверь кабинета участкового врача.

Она увидела спину плотного мужчины, а из-за неё – доктора, склонившегося над карточкой пациента.

– Я очень извиняюсь, – закивала Камилла и спине, и Максиму, который, подняв глаза, не вполне понял, что происходит. – Простите, Максим Евгеньевич, там Марфа. Посмотрите, пожалуйста, я Вас умоляю…

Максим встал, с досадой на лице вышел из кабинета. Продираясь взглядом сквозь людской частокол, увидел в дальнем углу коридора знакомую малиновую шаль, висевшую когда-то давно на вешалке в прихожей Камиллы, рядом с ней он вешал свое пальто. Марфа сидела, опустив лицо. Присел перед ней, прошептал:

– Марфушенька-душенька…

Не помнила, как дошла домой и где была её мать, как зашла в свою комнату. За окном плыл бежевый рассвет, словно на картине, названия которой Марфа не помнила.

Через три дня после сна Камиллы «будущий зять» избил Марфу.

Случилось это в квартире одного приятеля – ночного продавца музыки, у которого Марфа с Леоном повадились пить, есть и спать. После работы, вместо крепкого сна, они втроем предпочитали крепко настоянную коричневую бурду, гнавшуюся матерью продавца музыки и известную на полрайона волшебными свойствами. Состав зелья был тайной, но тому, кто однажды выпил её, не было больше надобности жить без неё. В ней было всё.

Марфа любила бурду за то, что она давала ей видеть себя старой-старой седой женщиной, вместо ног у которой корни. И корни эти уходят глубоко под землю. Марфа понимала, что она – Мать Всех Женщин. После нескольких глотков бурды она наливалась мудростью и размеренностью и иногда наблюдала в окно за рекой, которая, оказывается, течет здесь тысячи лет. Скрытая от глаз, она то и дело меняет направление потока вод.

Это тоже древняя, северная река. Марфа теперь понимала, почему так тянет на север: это была её настоящая родина.

Однажды, уговорив с собутыльниками пару огромных ковшей волшебной настойки, она увидела свое отражение в зеркале, испугалась и восхитилась. На нее смотрело странное лицо: форма его напоминала треугольник, уши заострились, а глаза стали продолговатыми, как у лисы. К тому же, они поменяли цвет: с голубых на зеленые. О таких глазах она всегда мечтала. это было её настоящее лицо.