зашторивала окна и сворачивалась на кровати, мечтая однажды перестать дышать.

Потом стала спать весь день, просыпаясь урывками, чтобы понять, что день не закончился.

Утром и днём разные были сны. Утром сон держался лучше всего. Он был как ботинок, впечатанный в грязь: оглядывать его можно было смело, со всех сторон. В темени и глухоте вдруг вспыхивал ответ на вопрос, заданный когда-то давно, и вот, он был в руке, уже ненужный, бессмысленный.

Приснился ей и петух с всклокоченной коричневой шевелюрой. Был бодр петух и неуместно дерзок, взобрался на стол и стал клевать Марфины лекарства. Клюв у него был огромный костяной, а лапы были не петушиные – просто две палки торчали из тела. В два счета раскурочил костяшкой пластмассовые шприцы, палкой-лапой в это время распотрошив пакетики с порошком.

Сны дневные были гораздо более смелые и откровенные, чем утренние. И уж намного интереснее ночных.

Представьте, только что вы бодрствовали. Разинув пасти глазниц, пялились на желтую занавеску, развлекаясь звуками улицы. И тут входит Мария, садится и молвит:

– Я тебе не помешаю?

– Конечно, нет, сестрица, о чём речь?

– Как тебе Мирон? – смущаясь, молвит сестрица.

– Милый парень…

– Он мне кольцо подарил, вот.

Мария подносит костяшки пальцев к лицу Марфы, под одной из которых блестит ярко-красное кольцо.

– Красота. А почему оно красное?

– Какое ещё красное? Ты чего?

Лицо Марии темнеет. Она хмурится, её вид напоминает о ненастной погоде снаружи.

– Ты что… не видишь, какое оно?

– Какое? – шепчет Марфа.

Лицо Марии темнеет, темнота комнаты всасывает её в себя, пока Мария не растворяется в ней. Последнее, что видит Марфа – красный сверкающий блеск, но и он тает.

… Вы открываете глаза, а в комнате тусклый день, и в квартире вы, очевидно, одна. Так же чувствовала себя и Марфа.

* * *

Через неделю она встретила Максима в магазине. С ним были двое его детей и жена. Она цвела роскошной зрелой красотой: длинные, крашенные в белое локоны, всегда готовая вспыхнуть улыбка, счастливые пустые глаза.

Увидев его, не успела испугаться. Они кивнули друг другу, она ретировалась в соседний отдел.

Дрожащими пальцами перебирала Марфа глупые нарядные платья, не видя ни одного из них.

Спрятавшись за стеной цветастых тряпок, словно воришка, следила за ними, мечтая раствориться в хаосе безвкусицы. В этом пёстром балагане каждый манекен глумится и насмехается над её трусливой слежкой.

«Я всё равно лучше. Я для него лучше..», – повторяла Марфа, – «Она глупая. Умные женщины так не заливаются и не распахивают рот, смотрите на меня все…»

Все и правда смотрели. И доктор, ловя эти взгляды на жене, крепче обнимал её за талию.

Прикладывая к груди один джемпер за другим, расправлял рукава и взглядывал на свою красногубую: как? Она что-то говорила, он вешал вещь обратно, прикладывал следующий.

Они переходили из зала в зал. Марфа потеряла их.

«Ушли».

Стало так легко, что захотелось купить шампунь. У кассы впервые за несколько недель она почувствовала голод.

«Надо будет на днях сходить с мамой куда-нибудь. Совсем уже как две старухи стали. Можно в «Капитаны» или… его перенесли. Ммм, шашлык…»

Потянула носом на мясной дух, перевела глаза туда, куда уже повернулся нос, и увидела Максима.

Он стоял с нагруженной тележкой и улыбался – только ей одной. От напряжения и ощущения фатальности она засмеялась.

– Здравствуйте… Максим Евгеньевич.

– Привет, привет, Марфушенька-душенька, – он повернул голову так, чтобы смотреть на Марфу и одновременно видеть торговый зал, – как наше драгоценное?

– Спасибо, отлично.

– Так я и вижу – похорошела.

Он подмигнул. Марфа замялась: знакомое мерзкое удушье подползало снизу. Сейчас начнет задыхаться, будет неловко. Надо отвлечь внимание Максима и выровнять дыхание.