Ответа на этот вопрос не было. Это было выше ее понимания…

Вечер настал; гости съехались. Князь Янковский, метивший в женихи Алине, прибыл одним из первых. Он был очень привлекательный мужчина, белокурый и с пышными бакенбардами, красиво обрамлявшими несколько длинное, узкое, похожее на морду породистой лошади, лицо. Денег у него было немного, но он был хорошего рода и мог получить наследство сразу от двух богатых московских бабушек, которые обе его обожали, и обе, очень кстати, стояли каждая одною ногой в могиле. Все это доподлинно было известно Льветарисне.

Марья Андреевна, после некоторого раздумья (поскольку состоятельный барон также заинтересовался ее дочерью), остановилась все же на князе, хотя обычно придерживалась правила «синицы в руке». Алине князь Янковский тоже пришелся больше по душе.

Приехала и графиня Раднецкая, – и вновь поразила Аню своей безупречной красотой. Графиня также была прекрасной музыкантшей и, по просьбе Льветарисны, обещала сыграть несколько новомодных произведений.

Но сначала выступила Алина; у нее был высокий, необыкновенно чистый голос; она заворожила слушателей, ее не отпускали, и ей пришлось петь и петь, пока, наконец, тетушка не вмешалась и не попросила дать племяннице передышку.

Аня с наслаждением поднялась из-за рояля, уступив его графине Раднецкой. И в этот момент к ней подошли Льветарисна и невысокий, плотный человек в наглухо застегнутом сюртуке.

– Аня, это Андрей Иннокентьевич Нащокин, – представила его тетя. Аня сделала книксен. Нащокин поклонился. Сверкнул лысый череп, прикрытый несколькими оставшимися от прежней шевелюры прядями. У Нащокина было добродушное, свежее, будто только что умытое талой водою, лицо с мягкими чертами, на котором несколько странно смотрелся крючковатый нос. Но с этим лицом совершенно дисгармонировали глаза – светло-голубые, под тяжелыми веками и лишенные ресниц, они казались голыми и льдистыми.

– Необыкновенно рад знакомству с вами, Анна Ильинична, – сказал Нащокин, слегка растягивая слова, – как человек, привыкший, что его будут слушать со вниманием и не перебьют. Голос у него был мягкий и тихий.

Льветарисна под благовидным предлогом оставила Аню и Андрея Иннокентьевича. Аня, впрочем, была уверена, что он не станет в первую же минуту знакомства говорить о своих чувствах; но она несколько ошиблась.

– Я имел удовольствие видеть вас несколько дней назад в Зимнем, – сказал Нащокин и добавил с добродушной улыбкой: – Вы танцевали с графом Раднецким.

– Да, вы правы.

– Вы прекрасно вальсируете.

«Да неужели?»

– Благодарю вас.

– Не стоит. Это не комплимент, – констатация факта. Я, знаете ли, равнодушен к танцам, но люблю наблюдать, как этим занимаются другие.

– Вот как?

– В медленных танцах, подобных вальсу, музыка и плавные движения расслабляют, и тогда многое можно прочитать по лицам партнеров.

Аня вспомнила должность Андрея Иннокентьича: чиновник по особым поручениям. Уж не шпион ли он?

– Вы намекаете, что на лицах моем или графа Раднецкого во время вальса что-то прочли? – спросила она спокойно.

Он развел пухлыми ручками.

– Увы. Я видел лишь то же, что и все: что вы бросили графа прямо во время танца посреди залы.

– Мне стало нехорошо, – резче, чем собиралась, сказала Аня.

– О, конечно. Головокружение во время вальсирования – дело естественное, – промолвил с тою же добродушной улыбкой Нащокин, но Аня решила, что он нисколько не поверил в ее объяснение.

– Я, Анна Ильинична, человек деловой, прямой и откровенный, – сказал он, видимо, желая сменить тему. – В определенных кругах меня хорошо знают. Да я и сам знаком с вашим батюшкой, Ильей Иванычем, правда, шапочно. И матушку вашу покойную знавал, Софью Михайловну. Соседствовал с ее родителями в N—ской губернии. Простите, понимаю, что затронул струну болезненную; но, уверен, Марья Андреевна полностью заменила вам мать, и вы нашли в ней самую любящую и нежную родительницу.