– Спасибо, Стэнли. Боюсь, я совершил ошибку и оскорбил Карин. И все же кое-что требует разъяснения.

– А именно?

– Откуда миссис де Фрис узнала про меня?

По теневой стороне мрачной улочки на Монпарнасе шел, спотыкаясь, Жан-Пьер Виллье. Он был неузнаваем: огромный толстый нос, набухшие веки. Его прикрывали рваные, грязные лохмотья. По пути ему попадались пьяницы: они сидели на камнях мостовой, привалившись к стене. Виллье бормотал, с трудом, как пьяный, выговаривая слова:

– Ecoutez, ecoutez… gardez – vous, mes amis!.. Слушайте меня, слушайте, да внимательней, друзья… что говорил мне наш дорогой Жодель… Кто-нибудь хочет узнать, или я зря стараюсь?

– Жодель – псих! – раздался голос слева.

– Он на всех нас беду накличет! – выкрикнул кто-то справа. – Пошли ты его к черту!

– Он велел мне разыскать его дружков, сказал – это очень важно!

– Отправляйся в северные доки на Сене – там ему лучше спится да и воровать проще.

Жан-Пьер побрел на набережную Тюильри, останавливаясь в каждой темной улочке и покидая ее без всякого результата.

– Старик Жодель – свинья! Никогда не угостит вином!

– Треплется, будто у него друзья во властях – где же они, эти друзья?

– Болтает, что знаменитый актер – его сын, вот дерьмо!

– Я вот спился, и плевать мне на все, но дружкам своим я не вру.

Только добравшись до грузовых пристаней выше моста Альма, Жан-Пьер услышал от одной старой бродяжки то, что немного приободрило его.

– Жодель, конечно, сумасшедший, да только ко мне хорошо относится. Приносит мне цветы – краденые, сам понимаешь, и называет меня великой актрисой. Представляешь?

– Да, мадам, представляю.

– Значит, и ты такой же сумасшедший.

– Возможно, но вы и впрямь прелестны.

– Ай! Глаза-то у тебя! Синие, как небо! Может, это его призрак явился!

– Разве он умер?

– Кто знает? А ты-то кто?

Наконец, много часов спустя, когда солнце уже зашло за высокие здания Трокадеро, Жан-Пьер услышал в одном проулке, более темном, чем все предыдущие, нечто иное.

– Кто это говорит о моем друге Жоделе?

– Я! – крикнул Виллье, углубляясь во тьму узкого проулка. – А ты его друг? – спросил он, опускаясь на колени рядом с лежащим лохматым бродягой. – Мне надо отыскать Жоделя, – продолжал Жан-Пьер, – я заплачу тому, кто мне поможет. Вот, смотри! Пятьдесят франков.

– Давненько я не видал таких денег.

– Ну, гляди. Так где Жодель, куда он пошел?

– Он сказал, это секрет…

– Но от тебя-то он ведь не скрыл.

– Ну да, мы с ним как братья…

– А я его сын. Так скажи мне.

– В долину Луары, к страшному человеку в долине Луары, больше я ничего не знаю, – прошептал бродяга. – Никому не известно, кто этот человек.

Внезапно в освещенном солнцем конце проулка возник силуэт. Жан-Пьер, поднявшись с колен, увидел, что это мужчина такого же роста, как он.

– Почему ты расспрашиваешь про старика Жоделя? – спросил незнакомец.

– Мне надо найти его, мсье, – ответил Виллье дрожащим, хриплым голосом. – Он мне должен, понимаете, и я ищу его уже три дня.

– Боюсь, ты ничего не получишь. Ты что, газет не читал?

– С чего это мне тратиться на газеты? А посмотреть комиксы и посмеяться я могу, подобрав вчерашнюю газету или хоть старую.

– Бродяга, которого опознали как Жоделя, застрелился вчера вечером в театре.

– Ах, мерзавец! Да ведь он должен мне семь франков!

– Кто ты, старик? – спросил незнакомец, приближаясь к Жан-Пьеру и разглядывая его лицо в сумеречном свете проулка.

– Я Огюст Ренуар, пишу картины. Иногда становлюсь мсье Моне, бываю голландцем Рембрандтом. Весной – Жоржем Сёра, а зимой – Тулуз-Лотреком: в борделях-то ведь тепло. А в музеях так хорошо, когда идет дождь и холодно.