Все девственно. Вот рядом с тропой стоит низенькое плотное деревцо – арча. На игольчатых лапках ее покоятся радужные росинки – глаза. Колосов натянул повод. Глаза у арчи? Странно? Нелепо? Для Колосова – нет. Он видит глаза у арчи, этой вечнозеленой королевы поднебесья. Только и он разглядел их не вдруг, хотя десятки раз лежал в секрете, укрытый ее холодными ветками, вместе с ней слушал, как поют горы на рассвете, вместе с ней встречал солнце. Да, на границе у всего есть глаза, только присмотрись внимательней, научись видеть их.

А в свое время как бы подтолкнул к этому Колосова старший лейтенант Стрижков, тогдашний начальник заставы. Шли они на рассвете по дозорной тропе, трава седая от росы, арча тоже в росной седине – старший лейтенант остановился у арчи, подозвал к себе поближе Колосова и показал на росинки.

– Как арчу украшают, а? Но для нас это – не только красота, – он дернул за ветку. – Видишь, нет больше росы. На рассвете, выходит, по сбитой росе легко определить следы нарушителя.

Колосов уже слышал об этом и на учебном, и от старослужащих, но то были лишь рассказы, а здесь – действие. Такое простое и такое убедительное, что Колосову показалось, будто именно в этот момент он познал еще одну детальку пограничного мастерства.

– Глаза! – непроизвольно вырвалось у него.

– Здорово определил. Правильно. Роса – наши глаза, – похвалил его старший лейтенант.

Сейчас, под воздействием тех воспоминаний, тронул ветку, с нее посыпались бусинки и с шелестом попадали на траву, и этот тихий шелест отвлек Колосова от воспоминаний, вернул в сиюминутную реальность.

Подъехал Виктор Уржанцев и, осадив коня, посмотрел на арчу, потом перевел взгляд на капитана. В глазах сержанта Колосов прочел недоумение: ничего нет подозрительного, чего же останавливаться у этой раскоряки?

– Что, не нравится? – спросил Колосов. – Неказистая? А приглядись, принарядила ее зорька да еще на каждую иголочку глаз посадила.

Сержант усмехнулся.

– Я на прошлой неделе о такую корявину щеку сильно оцарапал. Ветки, что твоя колючая проволока. А росой так обдало, что долго высыхал. Озяб даже.

И только. А глаза у арчи не увидел.

– Всякое бывает, – больше для себя заключил Колосов и пошевелил вторую ветку. Росинки скатились на траву. – До нас, выходит, ее никто не тревожил. Наши глаза на ней.

– Росно когда, след везде, даже на камне, как на ладони. Его не упрячешь, – деловито ответил сержант, как бы подчеркивая совершенную будничность преподнесенного капитаном урока, совершенно не романтичного.

Колосов прижал бока коню шенкелями, конь встрепенулся, вскинул голову и привычным пограничным неспешьем зашагал по тропе.

Солнце быстро поднималось и все сильней прогревало землю, альпийские луга разомлели, закурились, и потянулись от них в ущелья сизые полосы тумана. Волнующая красота.

Колосов набрал повод.

– Ну что? Промнемся?

Конь, послушный поводу и шенкелям, сразу же перешел на рысь, но, поняв, что этого для седока мало, понесся галопом. Колосов пригнулся к гриве, привстав на стремена.

Лишь за полкилометра до родника Колосов осадил коня, и тот, погорячившись немного, успокоился. Пошагал привычно, словно не было только что никакой бодрой скачки. Сам повернул на отвилок, который уводил в расщелок, где на уютной полянке журчал тот самый Студеный родник, выбиваясь из-под валуна, обхваченного как щупальцами осьминога, корнями арчи.

За сотню метров до родника Колосов спрыгнул с коня и повел его в поводу, как и положено поступать истинным кавалеристам, любящим боевого друга. Сержант повторил это, хотя и не одобрил. Они так не поступали. Зачем? Велика ли ноша для коня – всадник? Галопом не скачи до последних метров, это верно, а шаг разве запалит коня?