– С Ноахом, что ли?

– Да.

– Он хороший, правда, Яаков?

Отец задумчиво уставился в свою тарелку. На подбородке его застыла капля соуса.

– Правда, – согласился он. – Но они совершенно другие люди.

Мать нахмурилась:

– В каком смысле?

Отец невинно пожал плечами.

– И все-таки мне интересно, что ты имеешь в виду. – Мать приподняла брови.

– Я имею в виду, – пробубнил отец, – что Ноах Харрис далеко не Шимон Леви.

– Глупости. По-моему, он вполне менш[61].

– В разных местах разные ценности. Ты сама сказала: здешние дети на световые годы впереди.

– Вообще-то я говорила об успеваемости. – Мать положила приборы на тарелку. – Так что позволь с тобой не согласиться.

– А что они вытворяют во время молитвы?

Мать, не глядя, убирала со стола.

– Скажи мне, Арье, – отец посмотрел на меня, – куда ты идешь?

Я пожал плечами:

– Сам не знаю. – И я почти не соврал, хотя впервые в жизни утаил от родителей правду. – Ноах хочет познакомить меня с одноклассниками.

– Вот хитрюга, – еле слышно произнесла мать.

– А те девушки, – поинтересовался отец, – с барбекю?

– Что девушки?

– Они тоже будут?

– Не знаю. – Я покраснел.

– Разумеется, будут, – ответила мать. – И Ари непременно нужно с ними пообщаться. Раз уж им еще год вместе учиться, верно?

Отец вновь сосредоточенно принялся за спагетти.

– Синтия нам рассказала о девушке Ноаха, – продолжала мать, – она милая, они уже много лет вместе.

– Ее зовут Ребекка, – сообщил я.

– Подумать только, они такие юные – и уже любят друг друга. – Мать отвела глаза, покрутила кольцо на пальце. – А с другой стороны, почему бы и нет?

Почти восемь. Я сидел в своей комнате, закрыв дверь, и нервно перелистывал сочинение Ноаха. Наконец у меня зазвонил телефон.

Я вскочил с кровати, посмотрел в зеркало. Густые, непослушные каштановые волосы растрепаны, кроссовки поношенные, не поймешь, мужские или женские, вместо рубашки с длинным рукавом я надел поло, отчего мой стандартный черно-белый наряд выглядел не так уныло. Я уже давно тщательно брился, почему же именно сегодня решил оставить щетину? Почему края моих бровей так упорно стремятся к вертикали? А вдруг набрать хотя бы десятую часть мышечной массы Ноаха физически невозможно? Другие люди тоже считают свое лицо совершенно невзрачным, таким, на которое взглянешь – не запомнишь? Недовольный увиденным, я глубоко вздохнул, заправил цицит в штаны и вышел из комнаты.

– Има?

Растянувшись на диване в гостиной, она читала очередную книгу из списка бестселлеров “Нью-Йорк таймс”. Как обычно, о самопомощи и воспитании детей.

– Аба на минхе[62], – не поднимая глаз, сказала мать.

– За мной Ноах пришел. Я ухожу.

Она замялась.

– Ари?

Я открыл входную дверь:

– Что?

Я ждал напутствия вести себя хорошо, вернуться не поздно и прочитать маарив[63]. Но мама бросила на меня многозначительный взгляд.

– Повеселись хорошенько, – негромко сказала она. – Это важнее, чем ты думаешь.

На подъездной дорожке негромко урчала черная “ауди” Ноаха. Рядом с ним сидела Ребекка. На миг я усомнился, не мираж ли это. И робко приблизился к ним.

Ноах опустил стекло, и на дорожку хлынула электронная музыка. Ребекка убавила звук, потянулась через Ноаха поздороваться со мной.

– Ари!

– Залезай, – сказал Ноах. – Они подвинутся.

Сзади сидели два парня. Тот, что дальше от меня, был тощий, бледный, с прилизанными светло-каштановыми волосами, тонким носом и большими очками в черной оправе, явно не из дешевых. На нем была отглаженная оксфордская рубашка и обтягивающие бледно-серые джинсы.

– Приветствую, – он надменно кивнул, – Оливер Беллоу.

Второй парень – “Амир Самсон, рад познакомиться”, – сказал он и протянул мне руку – был светлокожий, с густой бородой, редеющими каштановыми волосами и угольными глазами; когда он улыбался, они превращались в черные щелочки, а брови у него были такие густые, что казалось, Амир постоянно хмурится. Я не понял, кто он и откуда – то ли из Латинской Америки, то ли из Южной Европы; зубы у него были крупные, белые, лицо квадратное, скулы высокие, нос римский, чуть с горбинкой. Мы с ним единственные были в кипах.