– Кому это нам? – ухмыльнулась Маринка, перебирая какие-то бумаги у себя на столе.

Я предпочел промолчать, больше не развивая, видимо, опасную в этих краях тему антисемитизма, и какое-то время мы с дочкой просто переминались с ноги на ногу. Меня начинал возмущать тот факт, что эта невозмутимая работница почты не спрашивает у нас цель нашего визита. Как будто мы каждый день к ней ходим за посылками.

– Нам почему-то извещение не пришло, хотя посылка давно у вас, – начал я, нарушая уже начинающее казаться неприличным молчание.

– Да, а с чего ты взял, что посылка пришла?

– По трек-номеру проследил…

– А… по трек-номеру… Понял хоть, что сказал? Ты не в городе там у себя, а на хуторе. А у нас, если нет извещения, нет и посылки.

– Так, где же извещение?

– А я почем знаю? – вылупила свои глазищи почтальонша. – Жди, мож придет!

– Папа, смотри, вон наша посылка! – указала куда-то в угол моя внимательная дочка.

– И верно, наша посылочка, – прочитал я бегло на большой коробке свою фамилию.

– Так это Ваша посылка? Что ж вы раньше не сказали? – удивилась Маринка. – А мы тут голову ломаем, что за ней вот уж неделю никто не ходит. Наверно, Машка моя опять напутала…

Затем она позвонила, очевидно, своей помощнице и с видом сурового босса в двух словах объяснила в трубку ситуацию, потом, очевидно, выслушав какие-то неубедительные объяснения этой самой Машки, снисходительно скривила свое лицо и посмотрела на нас плутовским, не вызывающим доверие взглядом.

– Что же вы меня обманываете? Она клянется, что извещение должно быть у вас на руках. Вашим соседям положили, божится…

– Каким соседям?

– У вас с ними заборы похожие.

– Ну и что похожие? Тут у всех одни и те же заборы, а люди-то разные … – не понимал я искренно такую логику.

– Люди может и разные, а заборы одинаковые, – передразнила она меня, настаивая на своем. – Так что, вам не передавали извещение?

Дело в том, что заборы на хуторе практически у всех действительно одинаковые, то есть шиферные, и если справа от нас жил пенсионер Владимир Ярославович, с которым мы кое-как общались, то слева соседи были явно нелюдимые и только кивали нам через межу, когда мы случайно встречались с ними на грядках. Но после того, как их курица зашла к нам в огород и я прогнал ее, они вообще решили не здороваться.

– Да я их знать не знаю. Коля, что ли? Никто ничего не передавал… – закипел я от возмущения.

– Ну и народец пошел, ну и народец, – покачала головой Марина. – Вот из-за таких сектантов, как они, уже пять лет газ провести не могут.

– А почему Вы их называете сектантами? – удивилась моя дочь, проявляя интерес к беседе.

– Эх, девочка, девочка, а ты видела, что они с птицей вытворяют?

– А что они с птицей вытворяют? – спросил уже я из любопытства. – Вроде нормальные у них куры бегают, даже жирные…

– Вот именно жирные! А их хозяева худые!

– Не понимаю…

– А что тут понимать! – стала объяснять мне как маленькому Маринка. – Вегетарианцы они гребанные, все ждут, когда эти куры у них сами подохнут. Да еще перекармливают, а тут лЮдям есть нечего.

– М-да… – проговорил я, протягивая ей свой паспорт. – Я догадывался, что тут все с головой не дружат, но что б настолько…

Когда Маринка взяла мой паспорт и стала сверять фотографию, меня это даже рассмешило, и я скорчил вполне дебильную рожицу.

– Ну что, похож?

– Ага, похож… – покрутила она пальцем у виска.

– Вы еще в конце пролистайте, сколько раз я женился и сколько детей вписано…

Дочка, прикрыв ладошкой рот, тихо хихикнула.

– Зря хохочешь, девочка, посылку я все равно выдать не могу… – и почтальонша насупила брови.