– Ну и отъел задище! – фыркнула она, ударив хворостиной нерасторопную птицу, но я воспринял ее замечание на свой счет, и решил сойти с качелей.
Затем от скуки я стал читать объявления на фонарных столбах, медленно обходя их и закинув руки за спину. В основном, на них была реклама комбикорма, а также сообщалось о скупке колхозных паев за «очень дорого». Помню, я еще был недоволен тем, что эти бумажки, потрепанные ветрами и непогодами, сильно портят здешний ландшафт, и что за это даже надо наказывать штрафами. Тогда я еще не знал, что скоро и мое объявление будет висеть на одном из этих столбов, обмотанное для надежности скотчем.
Наконец, какая-то важная тетка в теле проехала мимо на велосипеде, даже не взглянув в нашу сторону. Интуитивно я сразу понял, что это как раз и есть почтальонша Маринка.
– Здрасьте… – непроизвольно открылся мой рот, потому что я никогда прежде не видел столько безвкусия.
Во-первых, эти шлепанцы, на ужасный цвет которых обратит внимание любой уважающий себя психиатр. И никакие оправдания, что цвет этот хорошо маскирует навозную жижу, если в нее наступить, не канают. «Ну и что? – скажете Вы, недоумевая. – Чего автор прицепился к этим шлепанцам, какие продавали, такие и купили?!» «Хорошо, – отвечу я на это, – но посмотрите, друзья, как эти пластмассовые тапки дисгармонируют с постоянно сползающими носками, и это в сорокаградусную жару!»
Тем временем, Маринка лихо притормозила у дверей почты, оставив за собой облако пыли, и, как ностальгирующая по большой сцене провинциальная балерина, плавно вынесла ногу через раму велосипеда. Все это надо было видеть. При этом шлепанец, конечно же, спал под действием инерционных сил.
– Ну, чего уставился? – не выдержала мой пристальный взгляд она.
– Нравитесь, – процедил я сквозь зубы, пытаясь выдавить из себя улыбку.
– Извращенец что ль…, – сказала она кокетливо, просовывая ногу обратно в слетевший шлепанец.
И она была права. Многие отдали бы последний грош за то, чтобы хоть одним глазком взглянуть на это чудо деревенской жизни – с большим трудом натянутые на огромный зад лосины, и потом эта явно мужская майка, позволяющая окружающим определить густоту волосяного покрова в подмышках и количество жирных складок на животе.
– А тьфу ты, черт! Ключи забыла, – вдруг опомнилась Маринка, состряпав отвратительную мину.
Мы еще не успели понять смысл сказанных ею слов, как эта, мягко сказать, странная женщина дернула за замок с такой силой, будто собиралась сорвать дверь с петель. Слава богу, попытка не удалась, иначе бы нам пришлось бы искать ее дурацкие шлёпанцы под завалами.
– А ну отвернись, ротозей, а то глаз выколю! И ты, девочка, отвернись, вся в папу!
Я сначала не понял шутки, подумав грешным делом, что Маринка по причине природной своей стыдливости нас стесняется и хочет просто подтянуть свои лосины или, может быть, почесать свой слипшийся от синтетики зад.
– Ну, сколько можно повторять?! У меня ключ кое-где запасной спрятан, – пояснила она.
Мы неохотно зажмурились, и уже скоро услышали, как открывается дверь. Потом нас какие-то неведомые силы подтолкнули в прохладу саманных стен и приказали открыть глаза. Почтальонша с царственным видом сидела за монитором, а я все заинтригованно гадал, откуда же она вытащила свой запасной ключ. Ведь у входа почты не было никакого коврика.
– Ну и денек! – жаловалась она, как ни в чем не бывало. – Голову надо открутить тому, кто придумал работу в субботу.
– Это евреи придумали, – заметил я. – Им в субботу нельзя трудиться по религиозным соображением, а нам якобы можно.