– Не хочу, чтобы вас видели возле моего дома. Людям здесь не нужны проблемы.

Нико тронул меня за руку, словно говоря: “Уходим”. Нико принадлежал к тому типу людей, которые, преисполнившись ощущения собственного героизма, втягивают вас в неприятности, а сами сдуваются при малейших затруднениях. Несмотря на дождь, он так и остался в темных очках. Я питала слабость к его нелепостям, смирилась с тем, что он тугодум и вообще звезд с неба не хватает, но на этот раз он вывел меня из себя.

Пабло не собирался приглашать нас в дом, я спросила, нельзя ли мне сходить в туалет, и пообещала, что мы сразу же уйдем. Он позволил.

– А ты, мокрец, снаружи постой.

Дом был обставлен по-спартански. Старый холодильник, ни журнального столика, ни стеклодисплея, ни телевизора, потертые, растрескавшиеся кожаные кресла и книжный шкаф, от которого я не могла оторвать взгляд. В городе они постепенно исчезли из интерьеров. Теперь люди охотнее пользовались легкими, удобными планшетами. Тем более что они позволяли прочесть самую последнюю, свежую версию произведения: с тех пор как авторы получили возможность править текст уже после публикации, книга перестала быть пыльным, застрявшим в прошлом предметом, она стала меняться, подстраиваться к эпохе. Издательства теперь нанимали профессиональных модераторов, которым вменялось в обязанность перерабатывать и вычищать некоторые пассажи вместо автора. Благодаря новейшим планшетам отныне были доступны три версии одного и того же произведения: необработанный вариант для университетских ученых, сокращенный – для нетерпеливых, и нормализованный – для самых чувствительных.

Я заметила, что одна книга в шкафу стоит корешком назад, обрезом вперед. Я достала ее. Это был сборник стихов “Ночь-бемоль”, написанный Мигелем Руайе-Дюма и опубликованный в 2025 году.

– Это библиотека моего сына. Он много читает.

Пабло взял у меня из рук книгу и, секунду на нее посмотрев, поставил на место. Его лицо уже не было таким напряженным.

– А еще он пишет. Мало кто об этом знает. Наверное, вам его описали как бездельника, живущего за счет жены, художницы из богатых кварталов, над которой он измывается. Но это она лишила его всего. Она высосала из него его суть. Он перестал писать, когда встретил ее. Она боялась всего. Он перестал пить спиртное, ведь алкоголь – это плохо. Его последней отдушиной была охота: его ружье здесь, вот, возьмите. Он не имеет права хранить его у себя, ведь оружие – это плохо. Обычно они с Мило приезжают по воскресеньям. Утром он охотится в соседнем лесу, а днем мы вместе ходим гулять. Мой внук обожает лесные прогулки. Он лазает по деревьям, собирает каштаны. Потом мы их жарим в камине. На его девятый день рождения – он будет через месяц – Мигель хотел подарить ему первое ружье. Внук о нем мечтал. Его мать всполошилась бы и стала ныть, значит, это был бы идеальный подарок. Городские этого не понимают. Сидят в своих стеклянных домах, как в теплицах, и не видят, что происходит в мире. Не понимают, что такое смерть, что она неизбежна. Они даже перестали понимать, что такое молитва. Они убили Бога и заняли его место. Для этого прилизанного мира мы просто дикари. Но хочу вам сказать: наша жестокость не идет ни в какое сравнение с их жестокостью.

Нико подошел ко мне. Он стал делать заметки, не прерывая Пабло, который тем временем налил нам подогретого растворимого кофе.

– Мигель приезжал ко мне каждое воскресенье, кроме последнего. Ни разу не пропускал. В Пакстоне моего сына недолюбливали. Вот увидите, скоро поползут слухи. Люди, они такие: у них на все есть свое мнение.