За полями тусклой цепочкой убегает вдаль речка, с золотистыми блестками песчаных берегов и прихотливой оправой камышовых зарослей. Ворон ловит восходящий поток от нагретого солнцем берега и взмывает крутой дугой, летя на боку, левым крылом к воде, а правым поглаживая солнечный диск. И на вершине дуги, когда ворон должен был величественно перевалиться с крыла на крыло и начать плавный планирующий спуск на другой берег, его полет внезапно нарушается. Вместо этого он делает несколько сильных взмахов и разворачивается обратно, к уходящему в синеву гор хвойному лесу.

Что-то изменилось в окружающем мире по сравнению с привычной ему картиной. Он еще не знает, в чем дело, но чувствует новые, чужеродные, а потому враждебные вибрации.

И потом, спустя много времени после того, как улетел ворон, работающие в поле люди поднимают головы, осматриваются, переговариваются друг с другом, а затем прекращают работу, собираясь вместе и вглядываясь из-под руки на тот берег реки.

Оттуда наползает грязноватый клубящийся дым и все явственней доносится запах гари.

Запах беды.

* * *

– Пожар?

– Да.

– Что горит? Где?

– Сдается мне, что в той стороне, где амбары.

– Ой!

– О, Владыка обеих Земель, смилуйся над нами, смертными!

– Чего мы медлим? – горячится красивый, но чрезмерной, не мужской, красотой, юноша. – Пойдем, надо помочь справиться с пожаром.

– Ты невнимателен, Айсор, – качает головой старший, не старый, еще помнящий перевал своей жизни мужчина с загорелым лицом. – Взгляни на дым, – он не устремляется к небу, а стелется по земле. Значит, он тяжел. Он тяжел, ибо напоен водой. Значит, там есть люди, которые погасили огонь, и мы там уже ничем не поможем. Долг наш – удвоить усилия здесь, в поле, чтобы возместить потери.

– Но что там могло случиться, о Пап?

Старший, которого назвали Папом, медлит.

– Не знаю, но…

– Но?

Пап качает головой.

– Не хочу осквернять душу грехом навета.

Какое-то время все напряженно трудятся. Потом юноша замечает идущего к ним через поле человека.

– Смотрите, смотрите!

Усталые спины распрямляются.

– Это досточтимый Шахеб.

Да, это он. Невысокий, не выше подростка, плешивый, с ятаганом носа, смешной, подпрыгивающей походкой и прекрасными всепонимающими глазами мудреца.

Подойдя к работающим в поле, он кланяется им до земли. Люди приветствуют его в ответ.

– Мы заметили дым пожарища, Наставник, – говорит Пап на правах старшего. – Это…

Шахеб смотрит на него с грустной улыбкой, кивает и бросает одно короткое, как плевок, слово:

– Мардус.

– О, Уннефер! – снова восклицает женщина.

– Так я и думал, – шепчет Пап.

– Да, – продолжает Шахеб. – Горели амбары с зерном. Огонь заметили вовремя, поэтому ущерб хоть и велик, но не смертелен.

– Сколько же лет он не дает нам покоя! – Пап сжимает кулаки. – Что ему надо?

Шахеб все с той же грустной улыбкой кладет руку ему на плечо.

– Разве ты не знаешь, друг мой Пап? Власти – чего же еще.

– О, бессмертный Озирис, неужели ничего нельзя с ним сделать? – горячится юноша. – Сколько в его шайке людей – двадцать? Тридцать? Пятьдесят? А сколько нас, жителей Шамбалы? Сколько можно выставить отрядов против него и рассеять, как пыль по ветру, в первом же бою!

Люди вокруг переглядываются.

– Айсор молод, – говорит Пап Шахебу.

– Молодость – не помеха, а подспорье пытливому уму, если он все-таки есть, – возражает Шахеб и продолжает, обращаясь к Айсору: – Шамбала была, остается и будет оставаться противницей всякого насилия.

– Почему, если в мире так много жестокости и зла?

– Именно потому мы и должны сохранять негаснущим факел разума во мраке невежества, чтобы не потерять дорогу к Истине. Напряги свой ум, чтобы понять, что я скажу тебе в двух словах: сила – удел слабых.