Он читал прекрасные лекции, по качеству соответствовавшие свету, который горел у нас в аудитории, и воде, которая чудесным образом всегда текла из крана, если его повернуть, и самому крану, из которого она не текла, если его повернуть обратно. Поэтому палачество просвещённой среды над ним не знало человеческих пределов. Блестяще защищённая им докторская ВАКом утверждена не была… Даже на тех конференциях, где ему доводилось выступать, зал выражал нарочитое ожидание скорейшего окончания доклада, а тех студентов, что слушали его, открыв рот, отмечали многозначительными взглядами. «За всё хорошее – смерть!». Они бы, наверное, с наслаждением совсем убили бы его за то, что студенты начинают хоть что-то понимать, но они хотят убивать чужими руками, а времена их подлого всесилия прошли. Они глаза выкалывать не будут – они за́ руки будут держать.

# Они глаза выкалывать не будут – они за́ руки будут держать

***

Конечно, я общался по календарной необходимости с плюс-минус сверстниками из культурной среды. Покровительственно принимающего в «свой круг» и связывающего его обязательствами обращения «старик» и ожидания от меня восторженного мления не спускал никому. Чтобы не стать такими же, люди были готовы гореть в паровозных топках, куда эти «старики», тогда ещё звавшиеся господами, их закидывали живьём, и заживо вмерзать в ледяные глыбы – только чтобы не приобщиться к одной с ними культуре. Карбышев, кстати, был добрым приятелем моего деда. По крайней мере, на следующий раз моё отсутствие никто не воспринимал как неуважение к виновнику торжества и компании.

В общем, с культурной средой, из которой Кремень нахимичил ихних, я был хорошо знаком – лучше, чем хотел бы. Пока ещё ваша кочерга мой пепел не ворошит…

***

Через много лет после того, как закончил институт, я зашёл туда по каким-то делам, и в коридоре встретился с одним из наших тогдашних преподавателей, сделавшим с тех пор очень хорошую карьеру. Он спросил:

– Как живёшь? Чем занимаешься?

Я стал рассказывать – рассказать было что, а слушал он очень внимательно. Вдруг он изменился в лице и прошипел:

– Интересно жить хочешь!??

Через на мгновение приоткрывшееся выражение его глаз на меня кинулась холодная сущность этой стороны – можно называть её контрэволюцией, можно деволюцией, можно для краткости просто дьяволом. Кинулась, обожглась и скрылась обратно в своей пустоте. По наивности когда-то я думал, что они просто не умеют, не понимают, их некому было научить, и от этого они завидуют тем, кто может.

Но нет! Умеют, и пока лучше нас. «Нам песен прощальных не надо – сыграй нам тревогу, трубач!»:

Я, воин НБП, приветствую новый день.

И в этот час единения партии я со своими братьями!

Чувствую мощную силу всех братьев партии,

Где бы они сейчас ни находились.

Пусть моя кровь вольётся в кровь партии,

Пусть мы станем единым телом.

Да, Смерть!

Это «воинская молитва НБП», которую Партии предписал её Вождь, «чтобы где бы партийцы не находились, они знали, что в этот момент все партийцы в той же позе произносят ту же молитву» (Эдуард Лимонов, «Другая Россия»).

Смысл лозунга «Да, Смерть!» пленительный и манящий для одних и вызывает иронию над эпатажем или ужас у других. Верно и то, и другое – первые умрут, чтобы родиться снова, вторые умереть не смогут и просто рассеются.

***

Когда случались стычки ихних с ментами, они стремились именно покалечить сотрудника, что им часто удавалось. При этом административно оказывался виноват сам сотрудник по вполне понятным фашистским причинам, а для сотрудников по тем же причинам ихние были практически неприкосновенны. О нацболах и говорить нечего, их ихние разве что только открыто убивать боялись. Но у нацболов, в отличие от ментов, не были связаны руки! Поэтому, если допустить такую практико-теоретическую возможность, что ихние могли бы напасть на наш съезд, то ментам при любом раскладе пришлось бы несладко, если бы они им противостояли, а противостояли бы они этому зверью наверняка.