# … у ментов началась ментальная паника

Укреплялись мы, и подымали голову ихние, точнее то, что у них было вместо головы, подымал Кремень. Вообще, если случались какие-то потасовки с ментами у нормальных ребят, то пихались, могли аккуратно положить на асфальт для спортивного обозначения победы или с дозированной силой огреть древком, которые в те времена были больше похожи на оглобли, или резиновой палкой – кто что с собой прихватил.

И те, и другие были из одной среды – то, что делить им нечего, они уже понимали, а то, что многое могут сложить и умножить – ещё пока только чувствовали. Бывшие сотрудники любили похулиганить в гражданском строю, а среди ментов было достаточно ребят с татуировками ACAB на предплечьях. Ихние – это было совсем другое, это были фашисты в аутентичном димитровском смысле.

Всякое явление – это только явление, проявление на поверхности глубинных движений, коренных классовых интересов. Если есть одни, то будут и другие. Нельзя писать про нацболов и не сказать, кем были их враги.

Через ихних, как через оголённый кабель, пёрла вся ненависть призраков древнего зла, вселившихся в Кремень. Они выросли в семьях, которые с горькой иронией называют хорошими и культурными, то есть тех, которые рожают детей по разнарядкам иностранных шпионских контор. Я с содроганием вспоминаю впечатление, которое производили на меня встречи с этой кислотной как едкое кали средой в позднем детстве. Вступительное «ведь», вкрадчивое затягивающее «мы», затем значительное «культурные» и совершенно с этим не вяжущееся «люди». Люди по определению не приспосабливаются к среде ни искусственным, ни естественным отбором. По спине пробегает животный озноб – это остатки шерсти пытаются встать дыбом на загривке. К тебе принюхиваются, решая в каком месте в передней лучше выставить сделанное из тебя чучело.

Слово «культурные», конечно, как всегда, у них означало не то, к чему привлекают твоё внимание, а то, от чего его отвлекают, то, что у тебя в данный момент за спиной. Предай всех их – некультурных, грязных и грубых – тех, кто делает для тебя всё – тепло, свет, хлеб, становится между тобой и тем, кто пришёл, чтобы у тебя всё это отнять, предай, и мы будем говорить, что ты тоже культурный. Просто за то, чтобы они так о тебе говорили. Островский в «Бесприданнице» всё это расписал, избавив меня от необходимости демонстрировать отсутствие таланта хотя бы по этому поводу.

Потом привык более-менее. Скорее, привык скрывать реакцию. Они так забавно обижались, когда оказывалось, что кто-то просто за их мнение о нём не готов продать свою и чужую жизнь. Когда я проигнорировал в очередной раз эту идиотскую манипуляцию, было произнесено максимально страшное заклинание:

– А я-то готов был тебя уважать!

С огромным удовольствием не стал сдерживаться:

– Да кто ты, падаль, такой, чтобы меня уважать?!

***

Самая вдохновенная лекция, которую мне прочли в Институте, и то в персонально-факультативном порядке, была посвящена тому, что «Студент! Этого! Института! Не может пить с матроССами!». Кто не понял – не пить, а с матросами. Со всеми прочими знаками придыхания и запинания – с ними просто читать будет трудно. Страшно было, конечно, не то, что мы пол-литра на двоих раздавили, а то, что мне могли рассказать о морской биологии то, что им было никогда не понять – даже не то, а так, что гораздо хуже.

По поводу «пить» – сколько цистерн спирта уходит в научной среде «на протирку главной оптической оси», не мне вам рассказывать. Прежде чем выработать в себе скрупулёзную добросовестность учёного, нужно же чем-то освободить для неё место, вытравить обычную, быдлячью, некультурную, просто человеческую совесть. Органические поражения – приемлемый, а в отношении мозга и часто желательный сопутствующий ущерб.