– Да. Я вот только не люблю, когда из машины бьёт. Ну звуки такие: «бам, бам, бам», потом «бу-у-уф». Ушам больно становится.

– Такое никто не любит из здравомыслящих людей.

– А тебе какие песни нравятся? – задорно спросила Катя.

– Даже не знаю, как тебе ответить. Разные. Ты такие и не слушала, скорее всего.

– Ну, скажи.

– Да не поймёшь ты. Не могу я так сразу ответить.

Меня охватило странное чувство. Было как-то неловко, может, и стыдно, несмотря на то, что все мои любимые исполнители и их произведения ничем постыдным и негативным не характеризовались. Спишем на то, что просто застеснялся. Катя всю дорогу до дома терроризировала меня расспросами.

Возвращался к Васильевым я всё под ту же песню, которая играла из машины. Автомобиль стоял припаркованным на обочине, и музыка из него, очевидно, зацикленная, играла на всю округу. Коты, иной раз перебегавшие мне дорогу, как бы убегали, спасая свои пушистые ушки от этой какофонии. Ворона, сидевшая на ветке дерева, своим тоже довольно громким карканьем ругала и обзывала того, кто включил этот трек на всю улицу.

Ложился спать я со множеством мыслей в голове и под упрёки Натальи Сергеевны, обращенные к её мужу, который забыл, где находится полотенце. Опять начался дождь.

1

Спал я преимущественно хорошо, лишь пару раз слышал, как в соседней комнате издавался громкий храп и тихое ворчание Натальи Сергеевны. Я проснулся в восемь часов утра из-за того, что что-то разбилось на кухне.

– Ты чего там шумишь, Сергеевна? – послышался бодрый голос Ивана Михайловича.

Из кухни донеслось только едва различимое:

– Ой, косорукая какая бабка.

– Чего кряхтишь? О, посуду бить начала уже, – Иван Михайлович, очевидно, подзабыл, что я ещё «спал», и говорил достаточно громко.

– Ну, разбила кружку, с кем не бывает?

– Да со всеми бывает. Только меня бы уже с потрохами съела за такое, да?

– Так ты – это ты, а как я сама себя ругать могу? Умницу и красавицу такую! Похоже, Димку разбудили, – что-то зашевелилось в комнате.

Диван, несмотря на то, что был сравнительно новым, и правда имел свойство поскрипывать. Проснулся я легко – сказалась привычка просыпаться рано из-за пар. Ох, как же хорошо было чувствовать, что ты ещё только просыпаешься, тебя ждёт вкусный завтрак – судя по запаху, Наталья Сергеевна нажарила гренок – и потом весь день свободен, не надо сидеть на этих парах, из-за которых, похоже, у меня началось искривление позвоночника. Парты, если так можно назвать столы, за которыми мы сидели, были жутко неудобными, особенно если сидеть на них пять пар подряд.

– Привет. Диван скрипит или твои колени, а, Дим? – Наталья Сергеевна, как всегда, улыбалась. – Вчера вечером ты что-то сильно охал, когда выходил из ванны, да и у Синцовых дети тебя тоже загоняли…

– Доброе утро, Дим! – Иван Михайлович вышел, пережёвывая жареный кусок хлеба. – Сама ты старая. Димка просто не привык к этому всему. Нас вот как много, нужно же всех переварить, а мы и шумим, кричим, прыгаем. Дома у них тишина, спокойствие, а тут бабка с дедкой спать не дают, посуду бьют утром, да?

– Ты не опаздываешь, нет, дед? Восемь часов уже, – Наталья Сергеевна показала на настенные часы.

– Это же у тебя всё по графику, а у нас, у свободных людей, всё просто: захотели – пошли, не захотели – не пошли. А, Димка, хочешь такую работу? Тринадцать тысяч дополнительно к пенсии – вроде неплохо. Так, очки на месте, ключи, – Иван Михайлович похлопал себя по карманам куртки, которую надевал весьма неуклюже, – ключи на месте. Так, бабушка закрывайся. Дим, я к обеду приду, наверное, так что не скучай. Картошки поедим вчерашней, которую привезли от Синцовых. Бабушка-то до вечера в своём магазине спрячется, так что ужин на нас с тобой. Можешь погулять сходить – сегодня вообще солнце светит. Во погода, а? Всю ночь дождь шёл, а в шесть утра резко солнце вышло. Чудеса!