Когда-то Псков входил в его владенья

И был уделом в новгородских землях,

Но по велению отца был Псков отобран

И сыну младшему Владимиром был отдан.

Во Псков тот прибыл с матерью гречанкой —

Женой Владимира, красивой христианкой.

Жил Судислав и честно, и спокойно,

Не прибегал к междоусобным войнам,

Образованием наполнил он натуру,

И развивал науку и культуру.

О творчестве душа его пеклась,

А созидать давала ему власть.

Что Судиславу Псков принадлежит,

Мысль в Ярославе уж давно свербит.

Закралась в душу старая обида,

Он отомстит – всем это очевидно.

Честолюбив, жесток с годами князь,

И жалостью его уж не пронять.

С дружиной он направился во Псков,

И был его поход туда таков:

Князь Судислав посажен им в темницу —

В ней долго заточение продлится.

Кусочек неба и холодный серый камень —

Вот что обрёл тот узник за замками.

Темница – яма, камень – это ложе,

И это всё, что он увидеть может!

А поруб* только пару метров вширь,

Скрывает узника от мира монастырь.

Следят за ним смотрители-монахи,

Приносят хлеб и воду, держат в страхе.

В темнице по веленью человека

Несчастный князь пробудет четверть века.

От жалости к нему застыла кровь,

Нарушены тут заповеди вновь.

Но понимал ли это Ярослав?

Или считал, что он и в этом прав?

Как оправдать жестокости дельца,

Который крестится рукою без конца

И говорит о вере только в Бога,

Кровавый след оставив у порога?

Не слышит он небесного отца,

О милосердии не ведают уста.

Перед народом лик его один,

Другой же спрятан в глубине седин.

Все земли переходят не по праву

Желавшему их долго Ярославу.

Тмутаракань, пленительный Чернигов

Его владениями оказались мигом.

Так Ярослав и Псков себе присвоил,

И власть свою здесь тоже узаконил.

Его не трогают моральные устои,

Борьбу за власть по жизни он усвоил.

Он тут же позабыл про Судислава —

Его своя заботит власть и слава.

А чтоб душа о душах не страдала,

Достаточно постройки будет храма.

Там, с верою в свои благие цели,

Молиться будет и, конечно, верить,

Что Бог простит, грехи отпустит в храме.

Виновные же молятся пусть сами.

***

Тут старый князь увидел, что дошёл

До храма, что недавно освящён.

Услышал путник колокольный звон.

На его средства храм тот возведён.

В задумчивости возле церкви встав,

Креститься начал старый Ярослав.

Сияньем отдавали купола,

И церковь под покров к себе звала.

Сюда он исповедаться ходил,

У покровителя в ней помощи просил.

Крестясь, стоял князь долго на морозе,

Но внутрь зайти не захотелось всё же.

Шептал сутулый, худощавый старец,

Ко лбу прикладывая знак из пальцев:

«На паперти* пред церковью стою,

За убиенного Мстислава я молю.

Не совершал я тот кровавый грех,

Пускай душа покоится вовек.

Неведомы мне праздные пиры,

Георгия-спасителя* дары,

Всё приходилось делать самому,

И много хитрости я применял в пылу.

Жестоким становиться я посмел,

Чтобы добиться власти, как хотел.

За это, господи, помилуй и прости,

Ведь я мечтал о целостной Руси.

Стала моей вся Киевская Русь,

И за неё я тоже помолюсь».

Как будто в белый, тоненький фуляр*

Окутан был Георгиевский храм.

Он вызвал в князе трепетные чувства,

Смотрел старик на церковь свою грустно.

Душе всегда в ней было так уютно!

Он счастье чувствовал здесь абсолютно.

К вечерней службе поспешал народ,

Мимо него миряне шли вперёд.

Была неразговорчива толпа —

В тулупе не признали старика.

Когда же служба в церкви началась,

Хромой старик продолжил путь опять.

Почти напротив храм святой Ирины

Стоит в монастыре посередине.

Богатый этот женский монастырь

Построен был в честь Ингигерды им.

Как будто рябь реки, бежал внутри озноб,

И чувствовал старик, как холодеет лоб.

Но мысль его неслась быстрее впереди,

И с совестью он вёл коварные торги.