Под «Мало половин» Ольги Бузовой она начала кружиться вокруг себя, притоптывая ножкой ритмично и крутя бёдрами. В слаженном, сложном и ритмичном движении. Толик заворожённо смотрел, как плещется вокруг гладких сильных бёдер короткая черная юбка, и под полупрозрачной блузкой бьётся как в силках в лифчике полная молодая крупная грудь. Катя сняла всё на смарт. Ещё пара парней остановилась и зааплодировала, улюлюкая.

– Миллион просмотров обеспечен, – прокомментировала Катя.

– Слушай, киса, у тебя талант. Ты могла бы зарабатывать этим на жизнь!

– Я всего добьюсь умом.

– Ну и кем ты будешь?

– Депутатом Госдумы.

– Отечество в опасности!

– Слушай, сделай одолжение, отвали? Нырни в унитаз и смойся отсюда.

– Я бы с радостью, но я не настолько жесток, чтобы лишить вас своего общества… Ну так поделись планами, как собираешься попасть в Госдуму? – сделал полупрозрачный намек Толя.

– Я, наверное, сегодня слишком добрая? – Оксана вопросительно посмотрела на Рому.

Тот сгрёб дружка за шкварник.

– Поучить его хорошим манерам?

– Ладно, так уж и быть, прощу, – наморщила носик Оксана. – Только принеси даме коктейль.

– Слушаюсь и повинуюсь.

Он поклонился и ретировался к столу.

– Что это с ним сегодня?

– То же, что и всегда, отозвалась Катя.

– А по-моему, болезнь прогрессирует.

– Да? И чем же, по-твоему, он болен?

– Мне кажется, у него бешенство. Поосторожнее с ним.

– Ничего. У меня иммунитет.

– В любом случае это что-то психическое.

– Если кто-то и свёл его с ума, то это ты, – Рома посмотрел Оксану внимательным долгим взглядом.

– Ой, я совсем не хотела! Я нечаянно.

Толик вернулся с подношением. Оксана милостиво приняла из его руки стакан и обхватила сочными, ярко-красными губами соломинку, пригубила.

– Вердикт?

– Сойдёт для провинции.

Заиграла «You Are Not Alone» Майкла Джексона. Оксана потянула Рому за руку:

– Ну что, танцевать-то будешь?

Он упёрся, сопротивляясь и многозначительно заглядывая ей в глаза.

– Пойдём лучше в комнату… Есть ещё родительская спальня… там тепло, приятный полумрак, уютно…

– Разбежался, – взгляд Оксаны потемнел и стал ледяным.

– Она такая неприступная, холодная, – прокомментировал Толик.

– Ей бы паранджу носить.

Оксана засмеялась.

– Пойдём!

– В комнату?

– Танцевать!

Рома словно нехотя поддался, и они медленно закружились. Она обвила руками его шею и с загадочной улыбкой заглядывала ему в глаза.

Эдик уныло наблюдал за этим из своего угла. Он устал стоять, присел на широкий подлокотник кресла. Юля посмотрела на него. Он примирительно улыбнулся. Она отодвинулась подальше и снова погрузилась во что-то увлекательное на экране смартфона. Она как будто была рада, что её не замечают. Когда парни заулюлюкали в адрес Оксаны, она на пару секунд оторвалась от экрана и посмотрела на них неодобрительно-испуганно. Эдик и сам не любил весь этот шум, болтовню, вульгарный смех, громкую музыку. От едкой смеси алкоголя, пота и дешёвых парфюмов у него начала болеть голова. Обычно он не ходил на подобные вечеринки. Но за последние несколько месяцев в нём произошли тектонические сдвиги – столь медленные и постепенные, что полной мере он осознал и ощутил их, когда они стали необратимыми. Он потерял интерес ко всему, что составляло смысл его жизни. Она просто перестала ему нравиться, он сам перестал себе нравиться. Он не смог бы внятно объяснить, почему – он ведь жил абсолютно правильно, его даже можно было назвать примерным. Он хорошо учился, помогал по дому, ходил в музыкальную школу по классу скрипки (мама мечтала, что он будет играть ей Баха), был вежливым и послушным. Его родители вроде бы воспитали его совершенно правильно – и сами никогда не подвергали это сомнению. Годами он делал, говорил и даже думал то, что от него ожидали. И прекрасно справлялся с этим. Но теперь он чувствовал, что силы его иссякают. Груз надежд и ожиданий, который на него возложили, оказался ему не по силам? Или всё дело в том, что это были чужие надежды, чужие ожидания, а не его собственные – хотя всю жизнь его убеждали в обратном? Да и он сам раньше так считал. Он мог бы и дальше жить в упорядоченном, стерильном мире, где всё просчитано, безопасно и совершенно ясно на годы вперёд. При этой мысли его начинало тошнить. Это было мучительно – как красивая, гармоничная, написанная по всем правилам композиции симфония, сыгранная на расстроенных инструментах. Его жизнь стала напоминать латексный тесный костюм, в котором нечем дышать и трудно двигаться. Он вдруг увидел совсем рядом другой мир – мир свободных, смелых, дерзких полубогов, в компанию которых все хотели влиться. Раньше он туда не стремился; он не понимал их и их интересов, они не понимали его, они его инстинктивно раздражали, а он их. Можно даже сказать, он ощущал недоверие и враждебность, и они были взаимны. Теперь он чувствовал непреодолимое желание стать частью этого свободного, красочного, завораживающего мира. Он вдруг полюбил рок, который раньше, пожалуй, даже ненавидел. В их доме его почти никогда не слушали. Мать любила классику и прививала ему соответствующий вкус, а отец вообще был равнодушен к музыке. Кроме того, родители считали рокеров грязными социопатами, пропагандирующими насилие, беспорядочный секс и наркоту. Но он теперь будто открыл дверь в неведомую прекрасную, загадочную Нарнию, где он сам мог бы стать кем-то другим – новым, свободным, прекрасным, сильным. И он за несколько месяцев переслушал в Интернете почти все значимые альбомы этого направления и всех его многочисленных жанров. Когда он слушал эти достижения современного искусства, словно воскресала давно умершая и глубоко похороненная часть его самого. Когда он смотрел на Оксану, он ощущал то же самое. Иногда ему казалось, причина его восторга именно в том, что родители эту музыку на дух не переносят —во всяком случае, одна из причин. Эти певцы и музыканты рисовали определённый образ жизни, которого он был лишён.