Площади Санкт-Петербурга были вымощены булыжником, даже у Зимнего дворца. Только для царского проезда устроили торцовую полосу. Марсово поле совсем не имело мостовой. Это была пыльная площадь без единой травинки. В сухую ветреную погоду над ней стояла страшная пыль. Поле окружали невысокие деревянные столбики с медными шарами наверху. Между столбиками шла толстая пеньковая веревка. Местами она была оборвана, шаров на некоторых столбиках не было, они кем-то были отвинчены. На Дворцовой площади, у Александровской колонны, и на Мариинской площади, у памятника Николаю I, на часах стояли старики с седыми бородами из инвалидов роты дворцовых гренадер в очень живописной форме – высокие медвежьи шапки, черные шинели, на груди кресты и медали, на спине большая лядунка – старинная сумка-патронташ, белые ремни крест-накрест, большое старинное ружье со штыком. Здесь же находилась полосатая будка, где старый воин отдыхал.

На больших улицах Санкт-Петербурга первые этажи домов, как правило, занимали магазины, лавки, трактиры, харчевни, рестораны, кафе, кондитерские. Всего в городе того времени было около 12 тыс. магазинов и лавок; на одной только Садовой улице было 1,5 тыс. таких заведений и 4 рынка. Зимой и летом торговцы стояли у входов в свои заведения и не только зазывали покупателей, громко расхваливая свой товар, но буквально тащили их за руки, приговаривая: «Хоть не купите, а посмотрите, какой у нас товар». Торговали с безбожным запросом, покупатели торговались отчаянно. Опытный покупатель знал, что с него запрашивают втридорога, предлагал свою цену, несколько раз уходил, его возвращали, уступали и в конце концов достигали того, что он уходил с покупкой.

В 1858 г. в Санкт-Петербурге проживало 495 тыс. человек, а к концу 1880-х гг. – уже 955 тыс. После Лондона, Парижа и Берлина Санкт-Петербург занимал в то время четвертое место по численности населения среди европейских городов. На конец 1870-х гг. распределение жителей города по сословиям было таким: потомственные дворяне и чиновники составляли более 14 %, почетные граждане и духовенство – по 1 %, нижние военные чины – почти 20 %, мещане – 21 %, купцы – 3,3 %, разночинцы – 2,7 %, иностранцы – 3,2 %. И наиболее весомую часть населения, почти треть, составляли лица крестьянского сословия, в основном, приехавшие в столицу на заработки. Суммарно с нижними военными чинами, также временно пребывающими в городе, они составляли более половины населения. Если добавить сюда еще студентов из других регионов, немалое число чиновников, гостящих в столице по долгу службы, то число приезжих существенно превышало число коренных петербуржцев. По утверждению писателя, историка быта и современника данных событий В.О. Михневича: «Даже в чисто механическом, так сказать, отношении Петербург представляет своего рода этнографический калейдоскоп, в который брошены типичные самоцветные кристаллы всех, по выражению поэта, «племен, наречий, состояний», населяющих наше обширное отечество. В самом деле, нет почти ни одной губернии, ни одного «инородческого» племени, которые не имели бы своих представителей в массе петербургского населения. В этом убеждают нас адресные сведения о столичных жителях, не говоря о наших личных, поверхностных наблюдениях»121.

По мнению одного из идеологов правого движения князя В.П. Мещерского, Санкт-Петербург очень сильно отличался от остальной России: «Русская Россия живет… веруя в бога, уважая семью, себя, свое отечество и благоговейно чтя своего монарха русского царя. Петербург ведь не Россия, и Россия не Петербург!.. Незнание России – вот отличительная черта Петербурга», а также «его духовная беспочвенность: в Петербурге… вы замечаете… дух безнародности, дух безыдеальности, дух безверия в самых разнообразных проявлениях… Отсюда ряд страшно важных недоразумений, прямо влиявших на весь ход развития русской государственной жизни, недоразумений, направляющих внимание и недоверие правительства на мнимых врагов русского государственного строя (русофилы, славянофилы), гораздо более, чем на таких действительных врагов его, каковы, например, нигилисты Петербурга в широком значении этого слова… Нигилизм явился роковым и неизбежным детищем Петербурга от незаконного и развратного брака его с какой-то фиктивной цивилизацией Европы после развода с Россией… Нигилиста не было на Руси до пятидесятых годов. Но были петербуржцы, не знавшие России, в тысяче видов, которых держала под строгой властью сильная дисциплина. Как только дисциплина нового порядка вещей стала слабее, из петербуржца выродился нигилист… Явились аристократы-нигилисты, явились демократы-нигилисты; явились даже военные-нигилисты… Общая соединительная черта у всех этих нигилистов разных видов была… работа для какой-то современной, воздушной и бездушной либеральной России… Все это варилось и творилось в Петербурге и посредством интеллигенции разносилось по разным центрам России»