– Всё хорошо? – мягко спросил Филипп у Ники.

– Нет. Но не всё плохо.

– Ты не огорчайся из-за Юрки. Он такой. Он не злой, только из него одно зло прёт. Забудь. Димка тебя наверно не тронет больше, он вроде травлей девочек не увлекается. Не бойся.

– Я и не боюсь.

– Если хочешь, можешь со мной пока сидеть. Меня всё равно Юрка к себе за парту не пустит из-за вчерашнего.

Несколько ребят приподняли брови, когда Филя зашёл в класс, держа Нику за руку, как Юра Науров ещё вчера. Науров сделал вид, будто ему всё равно. Наверно так и было.

– Ой, мальчики! – поморщилась Арина Бадыгина, – Кто завтра следующий с Никой прийдёт? Вы же все тут решили с ней по-очереди?

Филька оказался словоохотливым и добродушным: он с удовольствием отвечал Нике на вопросы, рассказывал смешные истории, помогал – приложил все усилия, чтобы отвлечь и развеселить Нику. Девочка подумала, что оказалась неправа, представляя, что с таким сложным человеком, как Юрка, должен дружить человек тоже хмурый и недовольный. Пожалуй, они оба не выдержали бы друг друга и быстренько рассорились. А Филя – незлопамятный, легкомысленный и общительный – подходил Юрке как нельзя лучше.

Филя ни о ком не отзывался плохо, но всё-таки нёс такую бредятину, что услышавшие о себе его болтовню, могли обидеться. Ника несколько раз, смеясь, просила не рассказывать о людях глупости, но Филька только непонимающе и невинно сводил бровки.

В отличие от Юрки, который был одним из лучших учеников в классе, Филя, похоже, совершенно не заботился о том, перемена сейчас или урок. На уроке он не прикасался к учебникам и тетрадям, не выполнял заданий, не слышал учителя и вообще не всякий раз помнил, какой урок сейчас – на его парте царил творческий беспорядок. Филька не приносил те тетради, которые нужно, и приносил те, которые не нужно. На уроках его не спрашивали – учителя уже махнули на него рукой, как на умственно отсталого. Главное, за Филиппа Меркушева исправно платили каждый месяц – этого достаточно, чтобы выставить заветные тройки по всем предметам. Фильке беспрепятственно давали списать у Юры во время проверочных, чем Меркушев пользовался с переменным успехом – ему было лень даже это.

Лыхин появился на пятой перемене: незаметно – по крайней мере для Фили и Ники – Филя увлечённо обсуждал странички учителей в соц-сетях, и Ника, чуть сконфуженно, слушала сплетни в озвучке Филиппа и смеялась. Лыхин присел на край парты перед ними, поставив одну ногу на стул, и смотрел с минуту на две головы, склонившееся к одному телефону. Бедняги были настолько заняты, что не заметили воцарившейся относительной тишины в классе. Науров думал, куда бы удрать из кабинета, но, пожалуй, если б он пошёл в туалет, Лыхин мог бы и там его достать, если бы пожелал.

– Вот почему ты психанул сегодня утром, когда я спросил тебя про Нику, – медленно и негромко произнёс Димка, – У тебя её отбил дружок. И теперь ты из гордости корчишь из себя равнодушного. Болтай, сколько угодно, что тебе всё равно, а ты просто досадуешь, что ты ничего не можешь сделать. Понятно, почему девочка сбежала от тебя – сдался ей трус и псих.

Науров дёрнулся от приступа злости, но не двинулся с места. "Когда-нибудь мне можно будет убить тебя!" Науров молчал. "Уйди, просто уйди, не доставай меня, я же не трогаю тебя! Просто уйди, и когда я буду убивать тебя, я убью тебя быстро." Науров ничего не делал, не двигался, только смотрел в глаза Лыхину. Как глубоко в них зарылась ненависть? Она прячется под непроницаемым прищуром, лёгким дрожаньем век, насмешливо-улыбающимися краями глаз? Лыхин всегда мог видеть нескрываемую ненависть в глазах Наурова. Науров никогда не видел ненависти в глазах Лыхина. Может Лыхин считает, что показывают ненависть только слабаки?