– Да уж.
Помолчали. После чего Монахов попытался заговорить о своем:
– Аркадий Францевич, все мы любили и ценили Викентия Саввича. Особенно до известных событий. Но жизнь есть жизнь.
– А смерть есть смерть! – перебил Кошко. – И вы тоже руку приложили к этому, вы тоже, Монахов! Обвинили его во всех смертных грехах, заставили от вас побегать, и вот, смотрите, чем дело кончилось!
– Официальных обвинений предъявлено не было, – потупив глаза, напомнил Монахов.
– И что с того? Репутацию ему спасли? А что мне с этой репутацией делать, когда мне сначала правую руку отрубили, а потом еще и левую? Когда один за другим пропали без вести оба моих главных помощника: сначала Двуреченский, а потом и Ратманов… И случилось это ровно после того, как вы и ваши коллеги засунули в это дело свой нос!
– Я понимаю, Аркадий Францевич… – вздохнул Монахов. – Как раз по этому поводу и пришел поговорить.
– Что еще? – огрызнулся Кошко.
– Думаю, вы со мной согласитесь, что данная смерть не должна быть предана огласке, а значит, не будет проходить и ни по каким полицейским картотекам?
– Это отчего же? – Кошко напрягся и по-военному выпрямился. – Я за порядок и учет, вы же знаете!
– Да и я тоже, вы знаете, – признался Монахов, а добавил уже с долей металла в голосе: – Но убийство вашего первого помощника, если это было убийство. Дело уже не обычного сыска, а преступление государственное, политическое! Тем более когда пропали оба ваших заместителя.
– К чему вы клоните, Монахов?
– К тому, Аркадий Францевич, что мы берем это дело под свою ответственность. Немцов! Немцов!
После чего в избу постучался и зашел уже знакомый всем письмоводитель:
– Слушаю, Александр Александрович!
– Что вы напишете в официальном рапорте?
– А что мне написать? – осклабился тот.
– Так и пишите, как раньше писали. Викентий Саввич Двуреченский, с какого он там года?.. Пропал при невыясненных обстоятельствах… Дата… Роспись… – надиктовал Монахов.
– Адрианов с Джунковским[7] в курсе? – сухо спросил Кошко.
– А это уже наша забота, Аркадий Францевич! Главное, не нужно никаких новых тел к трехсотлетию царствующей династии. В особенности помощников начальников центральных полицейских управлений империи.
– Честь имею!
– Честь имею. Да, и еще, Аркадий Францевич, я бы настоятельно рекомендовал, чтобы в вашем ведомстве посерьезнее относились к такому понятию, как служебная тайна. И чтобы репортеры бульварных изданий не узнавали о столь громких «находках» раньше нас с вами.
На том и расстались.
Редакция «Московского листка» располагалась недалеко от Кремля, в приметном трехэтажном строении с двумя флигелями и ажурной оградой. Когда-то старинный особняк был вотчиной древнего рода Голицыных. Но наступили новые времена. И в самом начале царствования Александра Третьего, Царя-Миротворца, дом выкупил бывший трактирщик по фамилии Пастухов.
Предприниматель от бога, он наладил здесь выпуск первого и, пожалуй, самого популярного у москвичей бульварного издания. А когда скончался, в 1911 году, руководство газетой естественным образом перешло к его наследникам и ученикам – журналистам с непримечательными фамилиями Иванов и Смирнов.
Но если при отце-основателе газета разлеталась как горячие пирожки, то при последователях Пастухова издание стало потихоньку захиревать. Новые управленцы из прежних порядков оставили лишь скорость производства новостей. И главным образом это касалось последнего столбца с рубрикой «Происшествiя». А ответственным за убийства, самоубийства и другие печальные недоразумения был не кто иной, как Григорий Казимирович Кисловский, что стоял перед своим редактором и потирал свежий фонарь под глазом.