Муренин кое-что припомнил и начал анализировать на ходу. Всё ясно. В прошлом году он прочитал рассказ писателя Сорокина про бой в метро «Ленинский проспект», горящие машины, развороченную площадь и гигантский монумент космонавту Юрию Гагарину, поваленный поперёк проспекта.

В первомайский день памятник космонавту не уронили. Правда, к тому времени во многих местах повалили другие монументы. Памятники вождей пролетариата и их лучших товарищей пошли на переплавку или были раздроблены на гравий для засыпки ям на дорогах.

«Д-а-а, – думал Муренин, – велика сила искусства – вот и притянули буквами события. Надо же – бой на „Ленинском проспекте“. Вот это фантазия у прозаика Сорокина…»

Потом Роман иногда вспоминал об этих двух связанных событиях как о доказательстве силы искусства и рассказывал некоторым знакомым про удивительное явление синхроничности.

Хотя вскоре вообще что-либо перестало удивлять. Через несколько месяцев после коммунистической демонстрации уже вовсю применяли отряды снайперов и танковые подразделения в центре столицы. Но население тогда больше заботилось о прокорме, военных действий не замечало, а если и думало о них, то как о спектакле, который разыгрывается где-то на стороне и к обычным людям никакого отношения не имеет.

Согласно статистическим данным, в конце восьмидесятых годов младшие научные сотрудники и молодые инженеры были главными читателями странной литературы. Поэтому Муренин не мог не прочитать рассказ Сорокина о битве на «Ленинском проспекте». В девяностых чтение перестало быть модным занятием, ранее входившим в обязательный набор фрондирующего гражданина. Не до того – зарабатывали на еду.

В начале двухтысячных деньги появились, они оставались даже на книги. Неожиданно бывшие читатели стали писать сами, проявился постболевой шок от событий предшествующего исторического отрезка, произошла протечка коллективного бессознательного в треснувшее индивидуальное. Тексты теперь записывали на компьютеры. Однако основное время шло на энергичное обсуждение в социальных сетях. До написания книг дело часто не доходило. Комментарии со временем сгорали.

Или где-то скопились и лежат, но сейчас никому не придёт в голову их читать.

И-и-и… Писатели… Чтоб тварь Божья ожила, радугой засветилась, чистым словом забеременела, это ж надо, чтобы вон кто гармонию в ней зачал, искрой осеменил. Да… только трахает он частенько в форме крайне извращённой… Ох, больно… Погляди, Алёша, на них и посмотри на себя – к чему всё это тебе? – слышался в комнате старческий голос. Он дребезжал и подрагивал, но широко раскатывался и явно был хорошо поставлен.

Муренин здесь в первый раз, дорогу от метро нашёл по карте. Дом добротный, сталинский, что называется, фасадный. Раньше в таком жили какие-нибудь начальники. Дверь открыла его новая знакомая Оля и теперь стояла, укоризненно покачивая головой, но улыбаясь. Она прислушивалась к тому, что происходило в комнате, и, похоже, ей это нравилось. Хотя было видно, что Оле немного неловко перед гостем – неизвестно, как он на такое отреагирует. В этой компании он знал только её да ещё хозяина квартиры Алексея. Но встречать гостя хозяин не вышел. А там неизвестно, кто ещё был в гостях, может, и знакомые. В подобных местах можно встретить кого угодно: приятелей, друзей, коллег. В квартире происходила встреча писателей, а на таких мероприятиях бывает всякое.

– Проходи, проходи, не стесняйся. У нас тут очередной концерт. Родственники Алексея солируют. Лучше бы сегодня мне не появляться. Ну хоть ты пришёл нормальный, а то сплошное сумасшествие.