А вот это — сложнее. Когда не видишь собеседника, можно хотя бы представить себе кого-то более понятного. Но видя перед собой огнедышащее чудовище, сложно выстраивать разговор и подыскивать аргументы. Вроде бы в фирме отца насобачилась парировать любому монстру. Во всяком случае — смотреть в глаза точно. Так казалось. Раньше.

Внутри всё дрожит, но глаза поднимаю. Пульсирующий вертикальный зрачок гипнотизирует и увлекает в искристую туманность янтарной радужки. Снова вижу, как поднимается и расцветает роза. И клокочет пламя, синее с белыми завитками. Бушующий океан пламени.

— Ты не та, кто есть.

Вердикт дракона вышибает дыхание. Замираю. Стараюсь даже не моргать.

— Двоедушица, — буднично признаёт инспектор-дракон. — Вот почему нарушала интердикты. У кого две души — нет ни одной. Великий Охранитель пресветел и мудрость его велика!

Киваю, судорожно сглотнув шипастый ком. Кто я такая, чтобы оспаривать мудрость Великого Охранителя?

— Ты отправишься в Бездну, как и все двоедушцы. Тебе не место здесь.

Сама знаю.

Пусть в бездну. Может, через неё вернусь домой, Может она — кротовая нора? И выкинет меня куда в мир, где ждут папа, Машка и Фил?

Окутывает теплом. Улыбаюсь прямо в морду дракона.

Котёнок выжил. Встречает весну. Это — сигнал надежды.

— Почему ты не плачешь?

— Потому что умерла давно, уважаемый инспектор. Вы ведь заглянули в меня, — нарочно выдёргиваю то воспоминание, не моё, отсудашнее, — и видели, через что прошла в «Обители лилий». Меня не стало в тот день.

И чудится вздох, похожий на стон.

Дракон сочувствует мне? Интересно, что он увидел ещё? Нас обеих, или только Айринн? Я так старательно и громко думала о ней.

— Видел и могу лишь сожалеть, что ты грех усугубила грехом. И не коснись твоей души Тот Свет, что дал тебе душу незнаемую, тебя бы наказали синим пламенем. Но это слишком славная казнь для двоедушицы. Ибо нет греха страшнее, чем принять вторую душу. Но в Бездне ты не умрёшь. Однако падшей потом не вернуться к людям.

Ледяная капля сбегает по позвоночнику. Зря не боялась. Похоже, оттуда, из этой Бездны, явно не домой.

Вспоминаю, как Лэсси упрямо твердила, что не хочет умирать. И жалею сейчас, что отговаривала её. Иногда смерть лучше.

И тут накрывает: Лэсси, девочки!..

Сердце прыгает где-то в горле и трудно дышать. Они верили мне!

Подскакиваю, насколько позволяют прикованные руки, и кричу ему в рогатую морду:

— Пощадите их, господин инспектор! Девочек, что были со мной! Пусть я грязна и грешна, но они ещё дети. Они не сделали ничего дурного!

Смотрю на дракона, а перед глазами их мордашки. Полные света и радости, потому что котёнок выжил. Нужно постараться. Ради них. Пусть мне немного осталась. Но хоть их...

Душит волнение, слова вязнут и не хотят рождаться. Облизываю губы и говорю уже тише:

— Они не виноваты! Это я сочиняла стихи! Отпустите их, пожалуйста, господин инспектор!

Дракон перевешивается через стеклянную стену, нервно бьёт хвостом. Его ноздри пульсируют, словно он хочет вынюхать всю ложь в моей душе.

Меня колотит так, что, кажется, подрагивает стол, к которому прикована, и сама перегородка между нами.

Он отводит взгляд, отодвигается. И теперь голос в моей голове звучит уже приглушённо и… взволнованно.

— Почему?

Опускаюсь на стул, сжимаю кулаки и загадываю, с тем же отчаянным желанием — сбудься! — с каким загадывала, задувая свечи на именинном торте:

— Пусть они увидят котят!

Дракон вздрагивает всей громадной тушей и бормочет у меня в голове:

— Не может быть! — и растрачивает всё своё пугающее величие, потому что дальше уже быстро и очень волнуясь: — Двоедушцы корыстны и злы. Они вопят и просят за себя. Мерзкие, уродливые создания, сожранные тьмой. Отродья, место которым в Бездне. Но… ты… двоедушица… не боишься смерти, меня и молишь за других? Такое могут только светлые по рождению. Лишь им достаёт благородства защитить слабого. А это значит… Позволь …