Отпечаток вины Дмитрий Одиссеев

Скрип оконного стекла был тонким, словно остриё ножа резало воздух. Летняя ночь оказалась на удивление спокойной, звёзды висели над городком, словно обещая, что все беды останутся где-то далеко. Я лежал на старой деревянной кровати, в маленькой комнатке нашего дома, слушая, как сверчки наполняют ночь своим неумолчным пением. Спать совсем не хотелось. Этот городок всегда был тихим, почти слишком тихим для мальчика моего возраста. Дверь моей комнаты приоткрылась. На пороге стояла моя мать – высокая, с длинными тёмными волосами, собранными в аккуратный узел. Она всегда выглядела так, будто ей неведомы усталость или тревога. Но в ту ночь её лицо было другим – напряжённым. В руках она держала кружку с молоком.

– Пётр, – сказала она тихо, почти шёпотом, чтобы не разбудить отца, который спал за стеной. – Уже поздно. Выпей и попробуй уснуть.

Я сел на кровати, потянулся к кружке и заметил, что её рука слегка дрожит. Тогда я не обратил на это внимания, приняв за что-то привычное. Но теперь, оглядываясь назад, я вспоминаю эту дрожь иначе. Как бы я хотел спросить её тогда, что её так беспокоило. Мать постояла ещё несколько секунд, словно хотела что-то сказать, но лишь потрепала меня по волосам и вышла. Кружка молока осталась на моём столике, а я решил, что всё же стоит попытаться заснуть. Но сон не приходил. Что-то в воздухе, что-то в этом непривычно спокойном вечере казалось неправильным. Я услышал шорох в соседней комнате. Протяжный, глухой звук, как будто кто-то передвигал мебель. Тогда это не испугало меня, но заставило насторожиться. Я тихо подошёл к двери, прислонился ухом и уловил какое-то приглушённое движение. Отец что-то шептал матери. Его голос был низким, быстрым, будто он пытался убедить её в чём-то, что не терпит отлагательств.

– Мы не можем дольше тянуть, – услышал я его. – Завтра же утром. Ответ матери я так и не разобрал. Этот шёпот и её сдержанный ответ казались тайной, которую мне не должны были раскрывать. Ночной воздух резко прорезал странный звук – будто кто-то подкрадывался к нашему дому. Я взглянул в окно: ничего необычного, тишина, деревья на улице неподвижны. Но ощущение опасности всё равно накатывало волнами. Это был не страх ребёнка, а что-то глубже, что-то инстинктивное. Далее всё произошло так быстро, что я даже не успел осознать, что творится. Громкий звук, похожий на взлом, раскатился по всему дому. Я услышал, как отец крикнул что-то, звучавшее как «Ольга, беги!». Затем – шум борьбы и тяжёлые удары. Моё сердце бешено заколотилось, но ноги словно приросли к полу. Шум заполонил мой разум. В доме началась паника, но я застыл на месте, не в силах пошевелиться. Весь мир вокруг словно замедлился. Голоса, громкие удары, шаги, гулкое эхо – всё смешалось в одно невнятное звуковое облако. Но одно я понимал точно: что-то ужасное происходило. Отец крикнул, и этот крик был наполнен злостью, решимостью, но и отчаянным страхом. Я стоял в своей комнате, прижавшись спиной к деревянной стене, как будто эта стена могла защитить меня от всего, что происходило за её пределами. Сквозь трещину в двери я видел, как чей-то силуэт метнулся в гостиную. Мать уже не кричала, её голос растворился в тишине – слишком неожиданной и пугающей тишине. Я понял, что должен что-то сделать. Сердце гремело, как барабан, но ноги дрожали, и воздух в лёгких становился всё тяжелее. И всё же я шагнул вперёд, сжав кулаки, будто ребёнок мог справиться с этим кошмаром. Но в следующую секунду что-то загремело, как металлическая пластина, ударяющая о пол, а за этим последовал тяжелый запах – то ли крови, то ли горящей ткани, то ли чего-то ещё более мерзкого и чужеродного. Внезапно дверь в мою комнату начала медленно открываться. Доски пола заскрипели, как будто кто-то осторожно ступал внутрь. Свет из коридора осветил лицо, но оно было скрыто капюшоном, тени от которого падали на глаза, оставляя их невидимыми. Я замер, и время остановилось. Этот человек стоял передо мной – высокий, худощавый, с резкими, угловатыми движениями. Его дыхание было тяжёлым, как у животного, загнанного в угол. Он посмотрел на меня и медленно наклонил голову, будто размышляя, что сделать дальше. Этот момент длился вечность, пока из соседней комнаты не послышался грохот. Кто-то, видимо, пытался справиться с этой фигурой – может быть, отец. Не успев понять, что происходит, я увидел, как этот человек развернулся, отбросив пол своей тёмной мантии, и вышел из комнаты, оставив меня один на один с собственным страхом. Я вздрогнул, когда услышал резкий шум, и за несколько секунд дом начал погружаться в хаос. Огонь. Сначала он был почти незаметен, где-то в глубине коридора, но затем быстро перерос в яркие языки пламени, заполнившие всё пространство. Дым стал подступать к горлу, удушая, затмевая взгляд. Я бросился к окну, соображая, что бежать через коридор будет безумием. Стекло треснуло под моими ударами. Свежий ночной воздух хлынул внутрь, смешиваясь с жаром, как нечто нереальное. Я обернулся в последний раз, надеясь увидеть хотя бы тени родителей, но вокруг уже была только пелена огня и крики, которые казались приходящими откуда-то издалека. Я спрыгнул из окна. Твёрдая земля ударила по ногам, но я не чувствовал боли. Соседи сбегались, их лица были полны ужаса. Кто-то пытался помочь потушить пожар, другие просто стояли, словно парализованные масштабом бедствия. Я кричал, звал родителей, но никто не слышал меня или не осмелился пойти внутрь. Меня схватили за плечи, кто-то пытался увести меня, но я сопротивлялся. Взрыв – глухой и разрушительный – разорвал крышу дома на части, заставив всех отступить. Слёзы заливали моё лицо, хотя я не мог вспомнить, как начал плакать. В ту ночь всё, что я знал, сгорело дотла. От моих родителей остались только воспоминания, которые вскоре стали блекнуть, оставляя за собой зияющую пустоту. Я не знал, кем был тот человек, что пришёл в наш дом, но его жестокость и бесчеловечность навсегда врезались в мой разум. С этого момента моя жизнь изменилась. Детство осталось в прошлом, а я остался один, потерянный в мире, полном теней и секретов. Тот огонь, что уничтожил мой дом, зажёг во мне другой – огонь поиска правды, который не угаснет, пока я не доберусь до своей цели. Я проснулся на следующее утро в холодной, пустой комнате, которая принадлежала соседям – семье Ивановых. Мои ноги ощущали неровности деревянного пола, а запах гаря всё ещё витал в воздухе, въевшись в волосы и одежду. Я сидел в углу, обхватив колени руками, пытаясь согреть себя в этом чуждом мне месте. На улице шли разговоры. Мужчины обсуждали пожар, обвиняя то неверное обращение с керосином, то злой умысел, но никто даже не догадывался, что в этом доме происходила настоящая трагедия. «Пётр?» – тихо окликнула меня соседка, Мария, невысокая женщина с мягкими чертами лица и постоянной заботой в глазах. Её голос был тёплым, но разбитым от сострадания. Она медленно опустилась на корточки передо мной, обхватив мои плечи так осторожно, будто боялась разбить меня, как фарфоровую чашу. «Ты… ты хочешь поговорить?» Я медленно покачал головой. Я не хотел говорить, я не мог говорить. Всё ещё стоял перед глазами тот человек в капюшоне, те голоса родителей, которых больше нет, и пожар, который уничтожил всё. Мои пальцы машинально сжали обрывок ткани, который каким-то образом сохранился после ночи – кусочек маминого платка, пропитанного запахом дыма. На улице началась суета. В город приехала полиция, но их обыденные лица не выражали ни спешки, ни беспокойства. Следователь, худощавый мужчина в старом сером пальто, лениво прохаживался вокруг пожарища, то и дело крутя в руках дешёвую сигару. Он выглядел так, будто уже заранее знал исход своего «расследования». Очередное дело, которое никто не будет разбирать до конца. Очередные «трагические обстоятельства». Я наблюдал за ним из окна. Его помощники, переговариваясь, собирали остатки дома, выискивая что-то, что хоть на минуту могло бы привлечь их внимание. Один из них поднял обугленную игрушку, что когда-то была моим медвежонком, и с брезгливым жестом отбросил её в сторону. Что-то сжалось внутри меня – гнев или отчаяние, мне тогда было сложно понять. «Тут ничего», – бросил кто-то из помощников. Следователь кивнул и без особого интереса перевёл взгляд на соседей, словно ждал их слов.

– Это могло быть случайностью, – начала Мария, едва подняв руку. Её голос был неуверенным, но она старалась говорить чётко. – Но, может, кто-то видел что-то подозрительное? Шум или людей у дома? Следователь выпрямился и посмотрел на неё с легкой усмешкой. Ему не нужно было ничего объяснять – у него уже был ответ, на который он сделает отчёт.

– Людей вроде вас всегда интересуют такие… нюансы, – сказал он с ленцой. – Но иногда огонь – это просто огонь. Не трогайте мальчишку, – добавил он, кивнув в мою сторону, – ему и так достаточно горя. Гнев заклокотал в моём детском сердце. «Просто огонь?» Как они могли это сказать? Как могли не видеть, что за этим стояло нечто большее? Мои кулаки сжались, а я мысленно клялся, что однажды найду этого человека, который забрал у меня всё. Найду сам, раз уж никто другой этого делать не собирается. Тот день остался размытым в моей памяти. Кто-то пытался утешить меня, кто-то говорил об обязанностях полиции и судьбе. Но ни один из них не осознавал того, как важно было для меня услышать хотя бы искру надежды на правосудие. Однако надежды не было. И тогда, среди горя и растерянности, я впервые по-настоящему осознал, что правда – это не то, что придёт само. Её нужно искать. Или бороться за неё. Ночь с её холодом и дикой тишиной сменилась серым утром, но в моей душе не стало ни светлее, ни теплее. Я сидел на пороге дома Ивановых, слушая, как нестройный гомон голосов соседей обсуждал всё произошедшее. Чьи-то разговоры, казалось, звучали из другого мира. Взрослые спорили о причинах пожара, бросали друг другу пустые обвинения. Но никто – никто! – не осмелился упомянуть того человека, что явился в нашу жизнь, как призрак из ночи, и разрушил её. Дым ещё витал над остатками нашего дома. Он поднимался к пасмурному небу, как будто сам воздух хотел стереть эту трагедию. Я смотрел на это пепелище и молчал. Слова казались ненужными; мне было не до разговоров. Что бы я ни сказал – это бы ничего не изменило. Родителей больше не было. Следователь, тот самый мужчина в сером пальто и с ленивой сигарой в руке, ходил среди обломков. Он старательно делал вид, что занят работой, но его глаза блуждали без какого-либо интереса. Это была рутина для него, обычное дело, не более. Я наблюдал за ним, чувствуя, как внутри меня копится злость. Мне хотелось кричать, броситься к нему, потребовать, чтобы он что-то сделал. Но вместо этого я просто сидел, сжимая в руках остатки маминого платка, как будто он был моим последним связующим звеном с ними. – Послушай, мальчик, – вдруг обратился ко мне следователь, когда его глаза встретились с моими. Его голос был резким, но не грубым, скорее усталым. – Я понимаю, ты переживаешь. Но тебе лучше думать не о том, кто виноват, а как жить дальше. Это жизнь. Жизнь? Его слова ударили меня, как удар по лицу. Какое он имел право говорить мне о жизни, когда моя собственная жизнь в эту ночь была разрушена? Я хотел крикнуть ему это в лицо, но вместо этого мой голос сломался, и я только прорычал: