Сложно писать о самом себе, да ещё и давать при этом объективную оценку своей прожитой жизни, очень сложно. Сложно, но надо! Да кому же собственно это надо? А? А Бог его знает – кому?
Глава 77. Великая Бесконечность
Итак, когда же я стал трусом? Возможно, я стал трусом ещё в раннем детстве, когда люди в основном не помнят себя, но я-то помню….
Может быть, это случилось, когда мой пьяный отец вырывал меня (только научившегося произносить первые слова) из рук моей матери, нёс в свою тёмную комнату и клал в холодную как лёд постель? Или когда заставлял целовать свою умершую мать (мою бабушку), перед тем, как её положат в могилу?
А может быть, я стал трусом после того, как однажды в пионерском лагере разбил себе затылок об угол прикроватной тумбочки, и моя белоснежная майка на моих глазах, в считанные секунды, стала алой? Или же это случилось, когда в мою маленькую голову проникла Великая Бесконечность и вскоре начала ассоциироваться у меня со словом – Смерть…? Не знаю, может быть…, но одновременно я отчётливо помню, что как только ко мне приходили мысли о Бесконечности, то они сразу же упирались в вопрос о конечности меня самого, и тогда мне становилось жутко.
Этот страх преследовал меня всю мою жизнь – страх смерти. Я никак не мог смириться с тем, что придёт время, и меня не станет, не будет… никогда…. А если я пытался сравнивать свою крохотную жизнь с Вечностью, то получалось, что по сути меня-то и не было вовсе; я никогда не жил и не рождался; Я – Иллюзия. Когда я пытался осмыслить этот факт, то мне становилось так страшно, что я вынужден был кричать, для того, чтобы прервать эти мысли. А они могли посетить меня где угодно: дома, на улице, в трамвае или в школьном классе, во время урока, в полной тишине, ставя меня в идиотское положение; я ведь и сам не ведал, когда и где она даст о себе знать – эта Великая Бесконечность.
Эти мысли отравляли мне жизнь с самого детства и из-за них я чувствовал себя слабым и ущербным. Хотя одновременно они же развивали во мне колоссальный инстинкт самосохранения. Как говорится: «Нет худа без добра». Да, они всё время были со мной, эти мысли, но я ни с кем и никогда не разговаривал на такие темы: толи из-за стеснения, толи из-за боязни услышать подтверждение своих мыслей, толи из-за того, что меня просто сочтут трусом. Да и с кем, если разобраться, можно было поговорить? Отец навряд ли смог бы мне что-либо объяснить, поскольку был материалистом, коммунистом и, скорее всего атеистом. Учителя – проповедовали опять-таки всё тот же коммунистический материализм, а о Вере в Бога даже и упоминать было непринято.
«Жить нужно так, чтобы Ваши дела остались в памяти благодарных потомков…» – вот основной девиз того времени. Девиз правильный, и я до сих пор с ним согласен, но тогда меня больше интересовал другой вопрос: «На фига?». На фига мне, извините, будет нужна благодарная память Ваших потомков, если я о ней даже не узнаю – меня ведь уже не будет? Короче, я не видел в такой жизни никакого смысла, и снова думал, пытаясь найти ответ на свой вопрос самостоятельно.
«А Солнце, – спросил я как-то одного педагога, – будет светить всегда?». «Нет, – ответил он однозначно и со знанием дела, – через миллион лет оно погаснет, планеты остынут, и человечество погибнет!».
Услышав такой шокирующий ответ, я чуть в обморок не грохнулся. Да что ж всё так плохо на этом свете? Всё погаснет, всё остынет, все погибнут…. Зачем вообще жить, если всё равно все умрут? И как же тогда эта…, как её – благодарная память потомков? Куда денется она, если и потомков-то уже не будет? В чём смысл такого бытия? Да, это был даже не вопрос – это был вопросище.