После трех стаканов чая уселся потверже, подумал о Михаиле, который «встал на ноги»: «Вот от кого бы помощь – наплевал на отца. «Живите, я в вашу жизнь не путаюсь!» Ишь ты… Много воображения о себе имеют, оттого и разлад в семье».

В конторе «Заготзерно» Никанор встретил Комаря, председателя соседнего колхоза.

– Здорово, Петр Сергеич! Ты чего в Детчине? – приветствовал он еще с порога.

Комарь прищурил единственный глаз:

– А-а, отец… Представитель колхоза-передовика… Да вот с машиной, муку завожу. Чего сам в Детчине?

Никанор сел, утомленно прикрыл глаза. «С утра на ногах, уморился». Встреча обрадовала Никанора: неужто не удастся вырвать пудика четыре? У Комаря с Нюшкой были общие знакомые в районе, и, если потолковать, может, подсобит с мукой…

В конторе слоями стоял махорочный дым. Входили и выходили, сильно хлопая дверью. В углу резались в шашки. Никанор усмехнулся: «Представитель колхоза-передовика!.. Кривой черт, скажет…»

Он догнал Комаря во дворе.

– Домой-то когда собираешься? – спросил Комарь. – А то подброшу.

Никанор сдвинул козырек на глаза.

– Как дела выйдут…

Разговор начал издалека:

– Ну, дочки-то как, Петр Сергеич? Моя вон Нинка заканчивает курс обучения. Скоро с шеи…

Возле растворенных дверей склада толпилось несколько человек. Комарь побежал разыскивать управляющего.

Скоро он вернулся.

– Тут ребята подобрались дельные из Алексеевского сельпо. Муку просят подвезти. Ну, за доставку с них будет причитаться.

– А насчет мучки для меня ничего не слышно? – спросил Никанор.

– Слышно? Да что-то ничего не слышно. Ох и хлопотун ты, отец! Или уж есть нечего? Хлопотун! – Комарь с неискренним сокрушением покрутил головой, зашагал к машине.

В Алексеево приехали сумерками. Выпили в магазине, что завозил муку, и их угощал заведующий, потом захмелевший Никанор привел Комаря в дом к Ленке. А там за раздвинутым столом в жарко и дымно натопленной комнате, при двух лампах, с песнями, мужским грубым говором, с гармошкой-трехрядкой, которую принесли трактористы, в этот день бывшие здесь на постое, – справлялся праздник. Хозяйка, легкая и лицом светлая, точно девушка, сама поднесла гостям по стакану водки, накрытому ломтем крупно посоленного, с салом, хлеба, усадила.

Никанор сразу же вступил в разговор: его интересовало, как по колхозам идет сев, как у кого дома, жив ли, здоров тот-то.

– У нас опять, вроде летошнего года, все через пень-колоду, – говорил он с усмешкой к самому себе за свою несдержанность. – Я предлагал: поставьте ток, сушилку, хранилище под единую крышу. Обмолотили, все сделали, ссыпали, приехало государство – накладную выписал, снял замок – вывози, мол. Все в одном месте. Так погоди, как у нас? Недавно слушаю, по радио передают: порода коров очень интересная, молочная. Мелоносовская иль молокосовская какая-то… У меня на записке. Я их за плинтусом сохраняю – должны пригодиться к подходящему разу или случаю. Смекай! А ему что! – говорил Никанор, разумея председателя. – Ему что! Его как ни упрямь. «Денег нету!» Каждый день на водку находят, бродяги… Теперь председателя эстого, Шерстова, сняли наконец. Его бы под суд за хорошие дела, – а он опять на высоком месте. Райклубом заведует. Нет, ты – председатель, ты поставлен народом. Ты не хозяин, а руководитель. Тебе сказано: руководи! А он вино жрет, ему кто поставь – слова не скажет! – И Никанор презрительно жмурил глаза и махал крепкой негнущейся пятерней.

– Э-э… Будьте спокойны!

– Может, он не чье-нибудь, а свое пропивает, – сказал парень, сидевший рядом.

– Пятьдесят тысяч не пропьешь. «Свое»!

От волнения Никанор замолкал и поглядывал вокруг с отрешенным выражением в глазах. Разговор, шумный, сбивчивый, шел о жизни. У всех она выглядела одинаково хлопотной и тяжелой. Но на нее не жаловались. Не жаловался и Никанор, словно говорил не о своей, но знакомой и похожей на его собственную: он был не из ленивых, а, добавляя в хозяйство еще Нюшкины деньги, жил нехудо, кроме того, тут были свои, деревенские, и от жалоб не могло ему быть никакой выгоды.