– Мы и так поздно легли. Наверно, сам знаешь, что произошло. От переживаний уснули хрен знает во сколько. Ночью, когда вышел по нужде, только пристроился, и вдруг издалека раздался та-а-а-кой крик!..

Отец сделал гримасу и, повернувшись боком к железной дороге, рукой указал в сторону моста через реку.

– Я стоял как вкопанный и думал: «Боже, что это за такой крик и что за день такой! То Зейнаб себя сожгла, то этот крик!..» И вдруг раздался шум шагов. Оглянулся. Смотрю, сторож хлоппункта дед Шамиль от ворот идет с карабином, у него был испуганный вид. Видимо, тоже услышал этот крик и, конечно же, тоже испугался. Тут я чуть не расхохотался: ни фига себе, сторож и с таким карабином с полной обоймой какого-то крика испугался!

Отец продолжил:

– Он подошел ко мне и хотел что-то спросить. В это время еще раз крик раздался, четко было слышно: «Помогите!» И все, больше ничего! Ну, дед Шамиль, еще пуще испугавшись, спросил:

– Что делать будем?

– Наверно, надо будет сходить туда. Посмотреть вдоль железной дороги до реки. Крик-то с той стороны раздался.

– Что, пойдешь один? Не сходи с ума, мало ли что! Подожди.

И пошел к дому агронома. Как раз у того свет горел, через окно видно было. Дед Шамиль в окно постучал, и агроном через минуту вышел на веранду.

– А я тем временем зашел домой приодеться. Ну, тут жена проснулась, конечно.

– А сколько человек-то вас было, когда пошли туда? – прервал отца дядя Керим.

– Да четверо нас было. Сын деда Шамиля Имран, агроном, его сосед Полад и я.

После отец, повернувшись ко мне, показал на столпившихся овец:

– Давай, отгони в сарай. Пусть мама подоит. Я скоро буду.

Как бы мне ни хотелось услышать продолжение рассказа отца, пришлось повиноваться. Чуть позже, пока мы с мамой управлялись в загоне, пришел отец.

Мы с мамой ушли домой, а отец остался, чтобы проверить, как развивается ягненок, и покормить его маму. Пока ягненок не окреп, не хотели их выпускать с остальными. Когда мы с мамой поднялись на веранду, там по-прежнему воняло сажей и керосином.

– Мама, когда этот запах исчезнет? Ведь все помыли вроде! – спросил я.

– Мы же только на веранде помыли, а воняет через дверь из комнаты. Керосин-то она на себя там, в комнате, вылила.

– И как ты думаешь, выживет ли она?

– Дай бог, чтоб выжила!

– Слушай, ну почему она сожгла себя?

– Не знаю, сынок, пока не знаю. Милиция рано или поздно выяснит.

– Мам! Я тебе не рассказал. Ведь утром в районе, когда я на центральную поворачивал, младшего сына тети Зейнаб чуть с ног не сбил. Он вообще как будто вокруг себя ничего и никого не видел. Сам бледный, глаза красные-красные. Он, наверно, всю ночь не спал и плакал. Жалко!

Мама молча, глубоко вздохнув, протянула мне пустой чайник и, взглядом показав, что надо делать, начала процеживать молоко. Я, выполнив ее молчаливую просьбу, пошел к себе делать оставшиеся уроки. Я слышал, как через некоторое время пришел отец. Пока уроки делал, не прислушивался, о чем родители говорят. Хотя мне показалось, что отец спросил:

– Чем расстроена?

А чуть позже, когда мои дела шли к завершению, я начал прислушиваться, чтоб не пропустить радостное для меня сообщение: «Иди кушать». Разговоры у родителей шли о всякой чепухе. Вдруг – мама:

– Все хотела тебе рассказать, то забуду, то некогда… За день до случая с Зейнаб, когда вы были на шестой площадке, мы с женщинами пошли в контору, за зарплатой…

Отец ее прервал:

– Осторожно, молоко сбежит!

Через некоторое время мама продолжила:

– Я эту девку увидела перед конторой. Ну, сноху Зейнаб. Наши женщины показали. Слушай, не смейся! Я, увидев ее, настолько неприятно поразилась! Сначала не поняла, кого же это она напоминает? А потом вспомнила, кого!