— О! Это совсем просто. Нужно, чтобы кто-то читал мне литературу, делал выписки, печатал текст, который я наговариваю на диктофон.

— Вы писатель? — спросила Юля.

— Я? — удивился Георгий Арнольдович. — Вообще-то, я — художник. Георгий Гореславский. — И он церемонно раскланялся, приподнявшись с дивана. Юля выкатила глаза и чуть пожала плечами. — Я вижу, что это вам ни о чем не говорит, — притворно сокрушаясь, вздохнул он. — А Жора Славский? — Она помотала головой. — Эх! — ироничная улыбка тронула его губы. — Так проходит мирская слава.

Юля тоже вздохнула и торопливо допила остывший чай. Сейчас с ней распрощаются, но хоть поела и согрелась. Все добре, как бабушка говаривала.

— Я пишу книгу, — тихо сказал Георгий Арнольдович, — ничего особенного. Просто воспоминания о жизни. Мемуары типа... — и он иронично усмехнулся. — Глаза у меня уже не те, от монитора болят, а ручкой писать — ни сил, ни желания. Вот я и просил подобрать мне девицу из местных. Почему из местных? — спросил он в ответ на Юлин немой вопрос. — Да чертов эстетский вкус! Ты видела, какие девки в Липецке? — внезапно перешел он на «ты». — Кровь с молоком! Идет по улице — щеки — во! — и он показал руками, какие щеки. — Глаза — во! — и он опять показал, какие глаза. — Сиськи... — тут он засмеялся, увидев, как Юлю моментом залил алый румянец. — А все почему? А потому — всю жизнь здесь по области военные полки стояли. При царях — гусарские эскадроны породу местную улучшали — дворяне, етить его! Потом наши — тоже не промах! В Липецке одна из лучших летных школ была. Немцы из Люфтваффе здесь летать учились! Во время войны на Липецк — важный стратегический объект — ни одна бомба толком не упала. Кто бомбил-то? Те же немцы, что до войны здесь амуры с девками водили, у многих и детишки тут остались, как тут бомбить! Так, покидают на подлете по периметру и домой. Ну вот я и хотел воспоминания освежить. Я же сам из местных. Мама моя тут родилась. Красавица была! Бабка та, вообще, королева! Все мое детство тут прошло, на речке Воронеж. Как лето, так я сюда. Эх и здорово же было! Жалко помирать скоро... — он помолчал, а потом, вздохнув, с пониманием ей улыбнулся: — Ты не бойся — я не маньяк и не извращенец. Женщины меня в силу возраста уже не волнуют, но красоту люблю — грешен!

— Ну с красотой вы не угадали, — сказала Юля и взялась за сумку, приготовившись идти восвояси.

— Э-э, — махнул рукой Георгий Арнольдович, — что мне внешнее! Я, как художник, глубже вижу. И я не хвастун. Я себе цену знаю. Если я говорю, что вижу — значит, вижу. Ты ведь красавицей должна быть. Что там с тобой приключилось?

— Авария, — тихо сказала она.

— Давно?

— Восемь лет назад.

— Сколько же тебе было?

— Семнадцать.

— А хирурги что говорят?

Она пожала плечами.

— Денег все равно нет, так зачем душу терзать?

— Так, — он нахмурился и подпер щеку рукой. — Что-то ты, девица-красавица, не то говоришь... Ну да ладно. Это твоя жизнь, тебе решать. А мне вот скажи другое — работа нужна?

Юля чуть помедлила и кивнула. В кошельке было почти пусто, и утренний план забрать Ваню и уехать куда глаза глядят, казался сейчас совсем невыполнимым.

— Ну и лады. Деньгами не обижу. Работы предстоит много. Я здесь еще неделю пробуду. Жить тебе, конечно, негде? Ничего. Это мы тоже решим. Итак, по рукам? — и он протянул ей ладонь с длинными кривыми пальцами.

— Да, — выдохнула Юля и решительно пожала протянутую руку.

***

День прошел суматошно: Гореславский то по телефону с кем-то ругался, то с кем-то встречался, но вскоре, вспомнил и про неё, вручил тертый кожаный портфель, и велел всё той же Алевтине устроить ее в гостиницу.