— Бери, не стесняйся, — подбодрили ее. Она осторожно взяла бутерброд и хлюпнула носом.

Проводница посмотрела на нее, но ничего не спросила. Много их ездит, у каждого своя история, всех в душу пускать — сердце выгорит. У самой жизнь, как в сериале.

— Сейчас Елец будет — город маленький, а вот через сорок минут уже Липецк. Вот там и сойдешь. Да в кассу не суйся, денег-то нет совсем? Иди к проводникам, кто-то да посадит, главное, понастойчивей будь, — проводница встала и принялась собирать еду, показывая, что сеанс благотворительности кончился.

***

На улицах города было сухо и чисто, ярко-зеленая травка лезла из-под земли, почки на кустах набухли до последней стадии созревания — вот-вот лопнут. Всего-то на несколько сот километров южнее, а какая разница! Но солнце хоть и светило ярко, но почти не грело, ноги в мокрой обуви подмерзли, и Юлю стал колотить озноб. Хотелось залезть в тепло хоть на пару минут, и она быстро пошла вдоль улицы, выискивая глазами магазин. И тут взгляд ее упал на табличку «Выставочный зал». Секунду подумав, Юля потянула дверь на себя и вошла в просторный пустой вестибюль.

«Выставка картин народного художника России Гореславского Г.А» гласил большой глянцевый плакат на стене. Открывалась выставка третьего апреля, а сегодня второе и, наверное, ей нельзя здесь находиться, но тут было так тепло, что она не смогла заставить себя выйти наружу. Двустворчатая дубовая дверь с латунной ручкой оказалась чуть приоткрыта, и она тихонько юркнула в просторный светлый зал, увешанный полотнами.

Глаза ее равнодушно скользили по ним — ничего-то она в искусстве не понимает: так и не сходила за семь лет ни в Эрмитаж, ни в Русский музей — хоть было бы с чем сравнить. Вот картина не очень большая и блеклая какая-то: деревянный домишко за редким частоколом забора, в палисаднике перед домом полуувядшие георгины, сбоку от калитки деревянная лавка, а на ней мужичок в ватнике, с папиросой во рту, ссутулившись, смотрит в никуда — вроде и прямо, а взгляд отсутствующий. Юля поразилась, да это ж сосед их, дядя Миша! Тот как жену схоронил, тетю Любу, так тоже все на лавке сидел, беломорину смолил. Идешь мимо, бывало, крикнешь: «Здравствуйте», а в ответ молчание: не видит, не слышит. Потом его дети забрали в город, к себе жить. А и то верно — как ему одному, да еще такому чокнутому...

— Девушка! — прервал ее мысли чей-то грозный окрик. Юля испуганно отпрянула от картины. — Девушка, — раздалось снова, — вы, что здесь делаете? — женщина в сером костюме, с замысловатой халой на голове сурово хмурила тонкие брови.

«Ну вот, сейчас меня попрут, — тоскливо поморщилась Юля, — а я только-только к прекрасному начала приобщаться».

— Вы на собеседование? — раздраженно спросила женщина и, не дожидаясь ответа, продолжила: — С ума с вами сойти можно! То опоздаете, то не приходите... Вот, Георгий Арнольдович, девушка, как вы просили — из местных, со знанием компьютера...

Юля оглянулась и увидела внимательный взгляд высокого пожилого мужчины с густой шевелюрой абсолютно белого цвета. Прямо как у Ельцина, подумалось ей, а потом еще — старик, а в джинсах. Тут тетка с халой вздрогнула, видать, рассмотрела ее лицо с другой стороны и зашипела громким шепотом:

— Я же по телефону только... я же не знала, Арнольд Георг... Ой! Георгий Арнольдович. Простите, ради бога! Извините... Я сейчас. Я все исправлю...

— Спасибо, Алевтина Наумовна, — остановил ее мужчина. Голос у него был хриплый и глубокий — казалось, жернова где-то там внутри проворачиваются, скрипят с натугой. — Я сам с девушкой поговорю. Вы нам чайку лучше сбацайте.