– А куда, отец, ты направляешься? – поинтересовался я.

– В Кашкино, – был ответ. – Там заночую у знакомого звонаря, а утром дальше в путь. Велика Россия…

Тут мне вспомнился дед из чеховской повести «В овраге», который Липу утешал. Вот он так же, как этот паломник, скитался по отчизне, и так же сказал «Велика матушка Россия!». Ещё он сказал несчастной девушке «Верь моему слову, милая. Будет и хорошее, будет и дурное. Но хорошего будет больше».

За этими мыслями я упустил из виду старика, который не по годам ловко встал, накинул котомку и пошёл в сторону шоссе, опираясь на палку-посох. Я только крикнул ему в спину «До свиданья, провинциальный Златоуст!». Он не обернулся. Лишь поднял правую руку, показывая, что слышит меня и благодарит. Но всё-таки он мне не объяснил разницу между страстью и похотью-инстинктом. Наверно, страсть более объёмное понятие, как и любовь. Я поднял голову и задумался.

А что он говорил об инокинях? восстанавливал я в памяти нить только что произошедшего разговора. В какой-то степени я с ним не мог не согласиться. Разбередил он мне своими мыслями душу. Вспомнилась мне инокиня Анастасия, замечательная русской красотой. Голубые глаза, светло-русые волосы (прядь их непослушно выпадала из-под апостольника, вот я и усмотрел цвет волос). Милая, кроткая, добрая, рождённая для того, чтобы в честь её слагали стихи. Как принял причастного хлеба. …Глаза голубые – как небо. Ланиты как маковый цвет. Душа же, как майский рассвет. Но вот случилось несчастье – рак. Так и истаяла свечой. В последние дни земной жизни своей болезненной бледностью как же схожа она была с послушницей, готовящейся к постригу со знаменитой картины Нестерова! В этом было какое-то предзнаменование, жертвенность, может. Как мне её было жалко! Увядал прекрасный цветок. И обида брала за душу, что не оставила после себя таких же красивых, кротких и добрых детей. А ведь, прав паломник, русское население сокращается. Кто населит необъятные просторы родины, которую нам завещали предки?

Я вздохнул и медленно поднялся. Девочки с отцом направлялись к остановке, обходя меня по косой линии. Они прилежно, забыв про проказы, шли и чего-то говорили отцу. Я ещё раз осмотрелся. Бабочки так же резво кружились, кузнечик трещал, ласточка, чуть ли не касаясь острым крылом причудливых линий облаков, так же носилась в воздухе, собирая своим деткам корм.

Да, Деметра нынче радуется не нарадуется на любимую дочь свою Персефону. Всё цветёт, зреет, поёт, благоухает. Но нет со мной рядом женщины тонкой, как тростинка, игривой, как мотылёк, ароматной, как луговой цветок. Пусть златокудрый Феб свои стрелы направляет в сомлевшие плоти трав, пчёл и людей, чтобы густая кровь хмелила голову хиосским вином! О, если бы Ирина была рядом! Сомлевшая, покорная, хмельная! Чтобы я ей сказал тогда? Нельзя тобой не вдохновляться. Нельзя тебя не боготворить. Игра каприза и души, легчайшая, как нить паутины, витиеватая, как арабская сказка. Возьми на радость из моих ладоней Немного солнца и немного мёда, Как нам велели пчёлы Персефоны. Пусть снятся нам лишь светлые затоны, где лебеди на гладь роняют перья, где родники из горного хруста̒ля!Ты слышишь ли звучанье томной флейты? Мелодия Орфея так печальна! Грущу, молю, люблю и изнываю… Нам остаются только поцелуи, Мохнатые, как маленькие пчёлы, Что умирают, вылетев из улья.

Перед самым подъездом худенькая узкобёдрая с лисиным личиком девочка в цветной майке и в штанишках-лосинах играет в классики. Прыг– прыг-скок. Прыг– прыг-скок. На макушке забавно мотается белый полураспущенный бантик. Ножка в туфельке со стёртой подошвой перемещает через разрисованные синим мелом линии баночку из-под косметики, пудреницы, что ли. Она так увлечена своим делом, что не замечает, что творится вокруг неё. Прыг-прыг-скок. Прыг-прыг-скок. Палисадник с уже отцветшими жасмином и жимолостью прячет в своей тени мхи и влаголюбивых существ, которые порой безобразны. Кусты бересклета пытается отодвинуть сдерживающий их растительное буйство облупленный штакетник. На ветку барбариса шмыгнула горихвостка, схватила зелёную гусеницу, подрыгивая оранжево-чёрным хвостом, капнула на прощанье помётом и улетела восвояси. Возле зарешёченного продувного окошка окотившаяся облезлая кошка ест из блюдца приношение добрых самаритян. На лавочке возле брошенного велосипеда развалился толстый мальчишка в уже узких ему шортах. Он гримасничает. Жуёт кислятину – листья барбариса. Прыг-прыг-скок. Прыг-прыг-скок. На проезжей части гульки и воробышки, пользуясь моментом, пока нет прохожих и автомобилей, неспешно поклёвывают пшено, посыпанное какой-то боголюбивой бабушкой. Прыг-прыг-скок. Прыг-прыг-скок.