– Если ты такой знаток души человеческой – ответил я. – Так может, мне предложишь исцеленье?

– Свою проблему ты сам для себя должен решить, – нахмурив кустистые брови, вздохнул старец. – Ведь не всегда страсть пагубна для души. Для тебя, например, страсть может стать спасительна в том смысле, что через неё ты можешь познать милость божию, а так же разлитое по всему миру женственное начало.

– И это говоришь ты, судя по всему, паломник по святым местам? – удивился я, и почесал колено, через ткань которого меня укусил комар.

– Поэтому и говорю, что не всё так однозначно, как пишется в катехизисе. Видишь ли, мы, несомненно, жаждем стяжания Духа Святого, но при этом сами мы не только духовные, но и телесные. Женское начало нас влечёт не только в облике лукавой прелестницы, но и в блесках небесных светил, в шелестах листвы, в пении птиц, в запахах речных лилий.

Прямо поэзия какая-то, подумал я. А вслух задал каверзный вопрос:

– А как же аскеза? Христианская аскеза, при всех её крайностях, имеет глубокий смысл – она как раз отрицает всякую женственность как подпитывающую костёр страсти, который мешает полноценно познать божественную сущность.

– Да, – согласился старец. – У аскезы своя правда. Но своя правда и у мира, который, надо заметить, не всегда лежит во зле.

– Как же их сочетать? – задал я давно волновавший меня вопрос. – Ведь эти начала изначально противоположны.

– Мы уже сочетаем их своей жизнью в мире, – ответил дед, полузакрыв глаза. На его лоб сел комар, но он не обращал никакого внимания на насекомого, у которого быстро наполнялось кровью брюшко. Или просто не чувствовал? – Конечно, египетские и сирийские аскеты, – продолжал он. – Максимально умерщвляли плоть, чтобы ещё при жизни уподобиться ангелам. В тех тёплых краях это вполне возможно было на какой-то стадии достичь, но не здесь. Изнурительный пост и постоянная умная молитва не возможна в наших палестинах с холодом, вьюгой и воем волков. Всё будет напоминать тебе, что одной молитвой и постом здесь не прожить. Нужен постоянный физический труд, а физический труд способствует движению крови, которая в свою очередь воспламеняет страсть. Поэтому всегда молитва на Руси лишь освящала труд, быт и любовь. Вот посмотри, в понятие любовь мы, русские, привносим в отличие от наставлений отцов много земного. Это можно видеть и в наших иконах, и в убранствах к праздникам храмов. Вот сравни. Византиец Феофан Грек более экспрессивен и неумолим к миру. А русак Андрей Рублёв – совсем другое дело. И Христос к нашей немощи… нет, не немощи – особенности нисходит, ибо славянская душа во многом женственна, хотя тело и дух славянина, несомненно, мужественны.

Тут в кучерявую бороду старца залетел шмель и запутался в ней. Старец, не проявляя ни малейшей суеты, осторожно распутал пряди бороды, открывая насекомому путь к свободе. Освобождённый шмель, басовито гудя, тут же полетел прочь.

– Любят тебя божьи твари, отец, – улыбнулся я. – Слово знаешь, наверно, заветное.

– Словами здесь особенно не подействуешь, – сказал дед. – Нужна любовь, и любовь не обыденная, а как бы изливающая свет. Тогда ни змея, ни зверь лесной не тронет тебя.

– Можно ещё тебя спросить, отец? – спросил я.

– Спрашивай, – отозвался старец. – Если это будет в моих силах, то отвечу.

– Любовь телесная тесно связана со страстью, – начал я говорить. – Но как разделить любовь духовную и телесную, если её испытываешь как целое? Предание ведь чётко разделят эти два чувства.

Старец немного задумался, вздохнул и ответил:

– По моему убеждению, любовь цельна. Разделить её невозможно. Парадоксальным образом любострастие приводит на свет нового человека. А это освящено и Христом и его церковью. Я не буду говорить о набившем оскомину первородном грехе. Но, несомненно, как я уже говорил, есть своя правда и у аскезы.