– это не два объективно познанных, связанных узами причинности различных состояния, а одно и то же, только данное двумя совершенно различными способами. Действие тела есть не что иное, как объективированный, т. е. перешедший в созерцание, акт воли. Все тело – не что иное, как объективированная, т. е. ставшая представлением, воля, объектность воли.

Являются ли другие объекты, известные индивиду как представления, подобно его собственному телу, явлениями воли – это и есть подлинный смысл вопроса о реальности внешнего мира. Отрицательный ответ был бы теоретическим эгоизмом, который, как учит Шопенгауэр, никогда не может быть опровергнут доказательствами, но тем не менее в философии достоверно никогда не использовался иначе, как скептическое софизм, т. е. для видимости, тогда как в качестве серьезного убеждения его можно встретить разве что в сумасшедшем доме.

Поскольку доказательство против теоретического эгоизма, таким образом, хотя и невозможно, но и не требуется20, мы вправе использовать двойственное познание, данное двумя совершенно разнородными способами, которое мы имеем о сущности и действии нашего собственного тела, в качестве ключа к сущности всякого явления в природе и судить обо всех объектах, которые не являются нашим собственным телом и потому даны нашему сознанию не двойственно, а лишь как представления, по аналогии с этим телом. Следовательно, мы должны предположить, что, подобно тому как они, с одной стороны, точно так же, как и оно, суть представления и в этом ему подобны, так и с другой стороны, если отбросить их существование как представлений субъекта, то оставшееся по своей внутренней сущности должно быть тем же самым, что мы в себе называем волей.

Воля как вещь в себе совершенно отлична от своего явления и совершенно свободна от всех его форм; она вступает в них, являясь, поэтому они касаются лишь ее объектности.

Воля как вещь в себе едина, ее же явления в пространстве и времени бесчисленны. Время и пространство суть principium individuationis.

То, что мы познаем наше собственное внутреннее (включая «cogitare» в самом широком смысле этого слова) непосредственно таким, как оно есть, – это картезианская доктрина; после того как Кант оспорил ее, но признал примат практического разума перед теоретическим, картезианская основная мысль – но не в отношении мышления, а в отношении воли – была вновь подхвачена Шеллингом, который усматривал в воле источник самосознания и изначальное бытие, и в согласии с этим – Шопенгауэром.

Что мы постигаем внутреннее других существ, являющихся нам внешне посредством наших чувств, по аналогии с нашим собственным внутренним, – это истина, хотя и ранее признававшаяся некоторыми мыслителями, но особенно ярко освещенная Ш [опенгауэром], и ее изложение, пусть несовершенное, обеспечивает ему прочное место в истории философии.21

У Шопенгауэра, согласного с кантовским учением о времени как лишь субъективной форме восприятия, остается непреодоленной непоследовательность: воля при самопостижении представляется лишь под формой временности, хотя должна существовать сама по себе без этой формы, без которой она, однако, как воля немыслима. Далее, остается противоречие, от которого Ш [опенгауэр] тщетно пытается уйти посредством предположения о простом «сосуществовании»: индивидуация воли, с одной стороны, есть условие проявления индивидуального интеллекта, но, с другой стороны, уже предполагает сам этот интеллект, ибо время и пространство, будучи принципом индивидуации, подобно причинности, согласно кантовско-шопенгауэровской доктрине, значимы лишь как формы созерцающего и мыслящего субъекта. Этот субъективизм делает проведение шопенгауэровской теории воли противоречивым.