– Воскрес Христос – сопливый нос!

А я делаю вид, что не слышу и что меня это не касается, а он кричит всё громче:

– Воскрес Христос!

И вот уже весь класс смотрит на меня и ждёт, как я на это отреагирую. А я – с горящими ушами и потными ладонями – готов сквозь землю провалиться, лишь бы кончилась эта мука, эта обида, это позорище.

– За что мне это проклятие? – думал я про себя. – У других фамилии как фамилии, а меня вот уж наградили родители!

Про фамилию меня и сейчас нередко спрашивают. Жаль только, что никому не приходит в голову даже в шутку «обозвать» меня тем святым и великим именем, которого я некогда так стыдился. Не без содрогания читаю я теперь слова Евангелия: «Кто постыдится Меня и Моих слов, того Сын Человеческий постыдится, когда приидет во славе Своей и Отца и святых Ангелов» (Лук. 9:26). И уши горят и ладони потеют у меня при этом не от стыда за Него, а от стыда перед Ним. Совсем иначе я теперь отношусь к своей фамилии, с радостью и готовностью произнося её при каждом удобном случае. Конечно, не в том дело, чтобы я хоть сколько-нибудь кичился ею: мне лично она не придаёт ни на йоту достоинства или чести – ведь я её не заслуживал в состязании, не зарабатывал тяжким трудом, не вымучивал лишениями и страданиями и даже не выигрывал в лотерею. Она мне досталась от родителей в память о них и в назидание: чтобы помнил я своего деда протоиерея Александра Воскресенского, расстрелянного НКВД за его веру во Христа в урочище Липовчик на окраине города Ливны Орловской области[5]; чтобы помнил я отца своего, через всю свою тяжелейшую жизнь «члена семьи врага народа» пронесшего сокровенно и трепетно в своём сердце веру в Бога, заронённую дедом; чтобы помнил я маму, родившуюся в первые послереволюционные годы и в их честь названную Марсельезой, но откликнувшейся на Божий призыв и крестившейся незадолго до своей кончины под именем Мария.

Казалось бы, у меня, что называется, на роду было написано и православие исповедовать с младых ногтей, и благочестивые традиции предков соблюдать неукоснительно – и то и другое высоко чтилось в нашей семье. Однако в моём случае культурной традиции хватило лишь на то, чтобы с глубоким интересом заняться изучением русской литературы, архитектуры и истории, а также всякого рода философскими идеями и учениями. Только встретившись с реальным, живым и прекрасным воплощением Христа в конкретном человеке и в конкретной христианской общине, мне удалось связать одно с другим и осмыслить православную культуру в контексте вполне определённого образа жизни, а не в отрыве от него. Что-то подобное, наверное, описывает в одном из своих «Стихотворений в прозе» И. С. Тургенев: «Вдруг какой-то человек подошёл сзади и стал со мною рядом. Я не обернулся к нему – но тотчас почувствовал, что этот человек – Христос».[6] Мне, конечно, пришлось в дальнейшем и, признаюсь, не без труда, преодолевать и перебарывать в себе многие другие «культуры», к которым я к тому времени успел приобщиться. То, что заложено в детстве, порой погребается в человеке многими наслоениями опыта и знания, которые ему потом приходится разгребать подобно завалам, оставшимся на дороге после урагана.

Одним словом, культурное основание в нашей стране далеко не всегда и, может быть, всё реже становится решающим в вопросе о вере в Бога, хотя именно оно, как правило, определяет дальнейшую конфессиональную ориентацию верующего. Воспитанный на классической и традиционной православной культуре человек, например, чаще всего не ищет и не находит в протестантстве или в католичестве чего-то, не достававшего ему в православии, и, наоборот, выросший вне православной традиции зачастую претыкается о не знакомые ему с детства вероисповедальные формулы, символику и образность. Другие основания в таком случае оказываются более важными и решающими.