***

*Стихи А.Ахматовой

6. ГЛАВА 6. Отражения в прогрессивном обществе

ГЛАВА 6. Отражения в прогрессивном обществе

Как трехсотая, с передачею,

Под Крестами будешь стоять

И своей слезою горячею

Новогодний лед прожигать.

Там тюремный тополь качается,

И ни звука – а сколько там

Неповинных жизней кончается…

А.Ахматова

Лев Георгиевич

24 апреля 1920.

Лев Георгиевич не знал, смеяться ему или плакать. Дело оказалось совсем не запутанным, а очень даже бытовым.

– Вы действительно уверены, что эта девушка убила Марию Белозерскую? – переспросил Рейнбот у запуганного поэта. И Николай Гумилёв судорожно закивал.

Допрос в застенках “Крестов” проходил почти приватно. Господин статский советник, следователь и затравленный революционер, доселе ни в чем, кроме опасных рифм, не замеченный.

– Она могла. Анна не контролировала силу свою. Вы же видели какой…

– Потенциал? – Рейнбот не садился, стоял чуть в стороне, приглушённый полутьмой подвала. От этого его голос звучал опасно и предостерегающе. А трость плотоядно сверкала пустыми глазницами черепа из темноты.

Поэт замотал головой:

– Я пытался сказать “психоз”. Она очень эмоциональная… была.

– Разве у женщины были причины убивать княгиню?

– Она хотела доложить о нашем собрании, – Гумилёв заерзал на стуле. Старое дерево под ним скрипнуло, обиженное неуважением.

Где-то наверху раздался приглушенный колокольный звон: пятиглавая церковь Святого Александра Невского оповещала арестантов о вечерней службе. То, что кружок революционеров определили в тюрьму менее чем за пару часов, никого не удивляло. Даже разбирательств особых не было: покушение на статского советника плюс большевистская пропаганда, и как итог – три года в кирпичных застенках.

На фоне политических преступлений убийство княгини даже меркло.

Лев Георгиевич записывал протокол допроса, сидя напротив арестанта, потому как больше в камере никого не было. Юрьевский обмакнул металлическое перо в чернила, дописал вопрос и поднял глаза на поэта:

– Увиливаете. Что-то другое, – его безотказное чувство истины шептало, что всё здесь не то, чем кажется. И революционер не совсем революционер. И ищут они совершенно не там.

– Ему в веках достался странный жребий –

Служить мечтой убийцы и поэта,

Быть может, как родился он – на небе

Кровавая растаяла комета…* – сглотнув, продекламировал поэт и притих. Повисла тишина, сопровождаемая переглядыванием статского советника и поэта.

– …

– …

Молчание в “Крестах” не приветствовалось. Кроме 960-ти камер, рассчитанных на 1150 человек, тут имелась отличная пыточная и десяток карцеров.

– Продолжайте, – подтолкнул Гумилёва к искренности голос Рейнбота.

Мужчина явно собирался высказать ещё что-то из собственного сочинения, но вовремя наткнулся на сверкающие глаза статского советника, тот терял терпение. И Гумилёв ответил сухо и без рифм:

– Возможно, Аня думала, что я встречаюсь с великой княгиней.

– Но? – Лев Георгиевич не чувствовал прямой лжи, но он будто увяз в какой-то грязище или разлёгся неподалеку от сточной канавы. Всё, что говорил Гумилёв было правдой. Но воняло где-то рядом.

– Я не встречаюсь.

– Но?

– Я встречаюсь с её женихом.

– Ох, Господи прости, – и трость Рейнбота два раза ударил Гумилёва по лицу. То есть вылетела из мрака, саданула по обеим щекам поэта и вернулась к владельцу, быстро просвистев мимо уха Юрьевского, который отшатнулся и подскочил к арестанту:

– Что вы делаете?

Допрашиваемый упал на пол, схватился за голову и жалобно взвыл. Две симметричных алых полосы проявлялись на его щеках.

– Из-за этих ненормальных великолепное дело о революционерах скатилось в какой-то фарс! – Рейнбот гневно стукнул тростью по каменным плитам и насмешливо обратился к арестанту: – Вы, Гумилёв, серьезно считаете, что из-за вас могли убить княгиню. Да еще так жестоко?!