Макс выставил светочувствительность и сделал несколько снимков. Отступил на пару шагов, чтобы в кадр попала еще и девочка в светлом платье с красной сатиновой лентой на подоле. Девочка была страшно занята своим детским калейдоскопом и вряд ли замечала, что встрепанный дядя в мятых хлопковых брюках и полосатой рубашке снимает ее, пока она разглядывает пересыпающиеся кристаллы. Красно-белая лента из мягкой льняной косы девочки развязалась и касалась края кадра, так что Макс сделал еще один шаг назад вслепую. Он был захвачен азартом фотографа, когда ценен каждый миг, пока кадр «собран». Все что угодно могло произойти в любую секунду: девочка заметит объектив и приосанится, уберет калейдоскоп или скорчит рожицу, ее окликнет мама или заметит съемку без разрешения, и тогда у Макса будут проблемы. Все что угодно может в любую секунду разом разрушить кадр, и он думал только о том, чтобы успеть поймать его до того, как…

Но именно в эту самую секунду Макс понял, что у левой ноги нет опоры.

Он, кажется, бестолково взмахнул руками, как в старых комедиях, но это не помогло удержаться. Подумал, что камера… Точно что-то подумал про служебную камеру и зачем-то забеспокоился, что детям не стоит такое видеть, а потом уже ни о чем не думал, потому что не получалось даже вдохнуть и сфокусироваться. Болела голова и почему-то спина, а может, ребра или все-таки то, что под ребрами. Выдыхать сквозь зубы получалось, а вдыхать – нет.

– Дядя, а ты что, упал? – с каким-то издевательским простодушием спросила девочка. Макс видел ее размыто, сквозь колючие искры на ресницах. Светлая косичка, голубые глаза, в улыбке не хватает переднего зуба.

– Угу, – с натугой проскрипел он и все-таки заставил себя вдохнуть. Это было больно, но не настолько, чтобы не дышать. Девочка наклонилась и безуспешно подергала его за ту руку, в которой он по-прежнему держал на весу камеру. На ее шее, подвешенный за шнурок, болтался пластмассовый калейдоскоп, похожий на старинную подзорную трубу. Только тогда до Макса дошло, что он на автомате надел ремень камеры на шею, прежде чем снимать, и тревога за дорогую технику немного отпустила.

Он с кряхтением подтянулся, пытаясь вытащить себя из открытого люка, и понял, что без помощи выбраться не сумеет. Левая нога тянула его в разверстый зловонный зев городской канализации, а не упал он внутрь потому, что шибко размахнулся, пока руками хватался за воздух. Затылком и ребрами при этом приложился к чугунной трубе – будь здоров.

– Чичас тётя пидёт, – пообещала девочка, развернулась и убежала куда-то. Макс понадеялся, что за «тетей». Хотя какой-нибудь неравнодушный дядя тоже бы не помешал. Особенно в зеленой спецовке – Макс уже настолько пришел в себя, что мечтал о мести. Выбраться только пока не получалось.

В следующий миг его схватили за руку и выдернули из люка, как пробку из бутылки. Макс покачнулся, не устоял на ногах и тут же осел прямо на газон, не заботясь уже о своих хлопковых брюках. Осмотрел линзу и тушку камеры, убедился, что она вроде цела, и выдохнул с облегчением. Поднял глаза на своего спасителя и онемел.

Вчерашняя девушка с картины Линча! Она стояла, окутанная контровым светом, который просвечивался через мягкие складки многослойной юбки, и Макс снова потянулся за фотоаппаратом. В этот раз он обязан ее снять, прежде чем еще что-то случится. Судя по тому, как ярко светит солнце, этот снимок тоже окажется в папке теней.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – с тревогой спросила девушка после того, как тихо, но весьма отчетливо щелкнул спуск затвора. Дважды.