Я долго стоял в стороне, а потом решился сдвинуться с места. Из них всех мой взгляд приковала одна бабочка. Она не была крупней остальных особей, но определенно выделялась из стайки своим темным мохнатым брюшком и такими же темными крыльями, что были даже не черными, как ночь, – сама ночь была бы светлей этих крыльев. Я даже издалека мог увидеть изумрудно-перламутровый блеск поверх этой черноты, что делал цвет еще более глубоким, как если бы под ним было что-то еще более важное, чем просто цвет, пыльца, крылья и сама бабочка. Что-то, что я не мог объяснить.

Я не смог удержаться, когда эта неизвестная бабочка села на камень совсем возле меня и расправила крылья, а потом сложила их и снова расправила, будто внутри этого тельца была спрятана маленькая пружинка. Я сделал шаг в ее сторону. Шепот усилился, но я уже не мог остановится. Красота этой бабочки напомнила и мне, и всему окружающему, что я был обычным ребенком, который не прочь поймать подобную красивую штучку. Я уже и не думал, что буду делать с ней, когда у меня выйдет ее поймать. Наверное, это было не так важно. Был важен момент. Как я медленно снимаю с себя свою кепку, аккуратно, скрипя суставами, опускаю предплечье и замахиваясь точно над ней, собираюсь сделать все так быстро, что она бы этого не заметила. Однако, в последний момент, прямо перед тем, как быть накрытой моей ярко-синей кепкой «New York 1968», бабочка, будто предчувствуя что-то, сложила свои крылья вместе. Но я был быстрей. Даже до того, как я собирался сделать то, что сделал, я знал, что все получится. Перед тем, как должно случиться что-то волнительное, обычное приходит призрачное ощущение – вот оно, сейчас все получится, – и после него обычно все получается. Так и было в этот момент.

Я видел, как она скрылась под кепкой и все вокруг замолчало, как если бы всему резко пришел конец. Шепот внезапно смолк. Даже ветра и то не было слышно. Все стало одним большим отсутствием звука. Когда я поднял взгляд наверх, в воздухе не оказалось ни одной бабочки. Все они разлетелись кто куда. Какие-то уселись на листья дальних деревьев, какие-то на камни и на землю рядом с ручьем. Одна из них сидела под моей кепкой. Неестественная тишина, в которую меня погрузили, как в холодную воду, стала поводом для моего понимания. Я сделал кое-что непоправимое. Я так и стоял, не в силах пошевелиться и поднять свою кепку. В голове разбежались все мысли, став какой-то неразличимой кашей из эмоций и впечатлений, пока что не облеченных в слова.

Но тут произошла нежданная перемена, которую я не сразу заметил. В этом ворохе из всего того, что во мне осело, вдруг выстроилась длинная чистая полоса. Это было совершенно другое состояние разума. Все вмиг упорядочилось само по себе. Так, казалось бы, должно было выглядеть первоначальное состояние сознания человека. Пока я стоял и разглядывал свои загорелые руки и синюю кепку, под которой сидела невероятной красоты бабочка, по-настоящему стараясь смотреть только в себя, я вдруг заметил, как по этой чистой полосе как по пластмассовой трубочке заструились новые мысли, похожие на тот самый шепот, что мне довелось здесь услышать. Я следил за этими мыслями, чтобы ни одна из них не улизнула от моего внимания. Я мысленно поднял вверх указательный палец, прошептал «чу!» и прислушался. Не прошло и мгновения, как что-то сказало мне о лесе, о том, что за лесом есть поляна с цветами, о людях, которых этот голос принимал за высоченных, словно деревья, причудливой формы бабочек, что глазели на них и ловили гигантскими сетями на палочках. Голос говорил со мной шелестом и хрустом, который я сам превращал в слова, делал их настолько живыми, что позже мне показалось, что в этот момент со мной безусловно кто-нибудь говорил.