***

– Ты как-то изменилась.

– Правда?

Она снова размешивала сахар в своем кофе. В этот день не было дождя, как бы это ни было удивительно для нашего дождливого августа. Но на ее скамье, прислоненный к сумке, лежал зонтик. На мне снова были мои резиновые сапоги, а у ветровки снова был капюшон. Август превратится в сентябрь. Сентябрь так же быстро превратится в октябрь. Октябрь в ноябрь и так далее. Я же находил в этом особое предзнаменование. Август, как близкий конец всему цветущему, и мы, встретившиеся еще вчера на нашем закате. Ночь еще не наступила и закат тоже. Только яркие полоски покрасневшего и расплющенного солнца предзнаменовали конец дня. Нашего дня. Нашего века. Нашей короткой жизни, короче которой может быть только жизнь бабочки или собаки. И как назло, мы встретились только теперь. В этом дождливом августе.

– Раньше я думала, что это я особенная. Потом я поняла, что не я особенная, а все остальное, что меня окружает.

– Очень похоже на то, что я раньше чувствовал.

Она улыбнулась. В этот раз я тоже пил кофе. Мне показалось, так мы с ней находились ближе друг к другу. Этой ночью, скорее всего, я бы опять не уснул. Но об этом, как ни странно, я думал в самую последнюю очередь. Больше всего я думал о нашем разговоре, который сегодня должен был состояться. Я не знал, что из наших встреч могло бы получиться впоследствии, сколько их еще будет и о чем мы будем говорить, но это тоже меня не касалось. Это никого из нас не касалось.

– Расскажи мне о своей жизни. О том, что случилось потом.

– Что бы тебе рассказать. Даже не знаю. Поработала юристом, пока параллельно училась. Потом мы с семьей переехали из Читы в Югославию на несколько лет. Там я встретила русскоговорящего мужчину, за которого вышла замуж. Семья вернулась сюда, а мне пришлось остаться. Детей в браке не было. Работу я так и не нашла. По образованию работать уже не хотелось. Как ты говоришь, не тот темперамент. С возрастом я еще больше размякла и предалась голубым мечтам. Йован говорил, что мне все только на блюдечке с голубой каёмочкой подносить. Что я разленилась, впала в апатию и стала какой-то совсем не такой. А мне просто не хватало воздуха. Не хватало этих блюдечек с головой каёмочкой, которые позже я склеивала в своей маленькой студии.

Она сделала глоток из чашки. Я достал сигарету и попытался вообразить, чем я был занят примерно в то время. Наверное, тоже пытался обзавестись декорациями. Получил диплом и строил планы, в числе которых были песчаные дюны; тропические леса с невообразимым разнообразием всяческих крыльев, похожих на морды животных; огромные простыни атласов, которые я бы целую бесконечность раскрывал на своих коленях; ночлег под открытым небом, а также под страхом укуса бразильского странствующего паука. Но потом случилась жена. Пришлось перемотать все свои мечты скотчем и продать в своем антикварном магазине под видом кассет и кепки «Dickies». Я вздохнул. Нет ничего хуже того, когда собственные мечты приходится умертвить своими же руками.

– Его семья меня никогда не любила. Они считали, что я слишком темная, что у меня мощные для женщины ноги и передние зубы, похожие на лопаты, а волосы словно проволока. Они вели себя так, будто никогда не видели азиатов, или же всем нутром ненавидели их. Они переглядывались, стоило мне чихнуть или съесть больше, чем нужно. Но их сросшиеся брови, привычка курить в помещении и громкий говор, от которого я вздрагивала, как подстреленная… Это все снится мне даже здесь.

Она вздохнула и покачала головой.

– В какой-то момент я решила, что мне просто необходимо сменить свою деятельность и полюбить кого-то другого. Но вот, я вернулась сюда, где все и началось. Теперь я каждое утро пью тот кофе, который хочу, с тем количеством молока, которое мой взгляд только найдет приемлемым. Сплю до обеда, как я хочу. Мечтаю, как я хочу. Я могу чихать, не прикрывая рта, и завтракать в кровати, и самое главное, без зазрения совести не скрывать свой акцент.