Сорок восемь часов. Вечность, упакованная в вакуумную упаковку ожидания. Каждый час, каждая минута растягивались в пытку. Елена пыталась заглушить страх работой – клинические обходы, консилиумы, просмотр исследований по новым превентивным методикам. Но тени были везде. В дрожащих руках пациентов, в слишком осторожных взглядах медсестер, в безупречно холодных стенах «НейроВердикта», которые теперь казались не защитой, а карцером. Она ловила себя на том, что прислушивается к собственному телу с болезненной, почти параноидальной интенсивностью. Легкое покалывание в мизинце? «Начало?» Мгновенная забывчивость слова? «Туман?» Усталость после бессонной ночи? «Слабость?» Знание о возможности диагноза уже запускало «Эффект Оракула» в ее собственном сознании, подтачивая твердыню рациональности.

Утро приговора было абсурдно солнечным. Лучи играли в стеклянных башнях «Вердикта», превращая их в гигантские кристаллы. Елена шла по знакомому коридору к кабинету доктора Кирилла Маркова, своего коллеги и формально – ее лечащего врача на время процедуры. Шла ровным, профессиональным шагом, но внутри все было сжато в ледяной ком. Кирилл был хорошим врачом, рациональным, преданным идеям «Вердикта». Его кабинет, такой же стерильно-холодный, как все здесь, казался сегодня местом казни.

– Елена, проходи, – Кирилл улыбнулся, но в его глазах читалось профессиональное сочувствие и… настороженность? Он знал о ее сомнениях. Весь отдел, наверное, шептался. Она села напротив, спина прямая, руки сложены на коленях, чтобы скрыть дрожь, которой пока не было. Или она ее просто не чувствовала?

– Результаты «Прогноза» пришли, – начал Кирилл, откашливаясь. Его палец скользнул по экрану планшета. На столе между ними замерцала голограмма, ожидая активации. Синий холодный свет бил в глаза. – Ты готова?

Готова? К чему? К смерти заживо? К семи годам ожидания собственного распада? К превращению в Анну, в Карину? Она кивнула. Голова двигалась тяжело, как будто шарниры заржавели.

Кирилл коснулся экрана. Голограмма вспыхнула, синие буквы, четкие, неумолимые, как резьба на надгробии, проявились в воздухе:

ПАЦИЕНТ: СОКОЛОВА ЕЛЕНА ВИКТОРОВНА

ДИАГНОСТИЧЕСКОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ ПРОГРАММЫ «ПРОГНОЗ»:

ВЫСОКАЯ ВЕРОЯТНОСТЬ (99.9%) РАЗВИТИЯ АГРЕССИВНОЙ ФОРМЫ ХАНТИНГТОНА-ПЛЮС.

ОЖИДАЕМОЕ НАЧАЛО СИМПТОМОВ: 7 ЛЕТ (±6 МЕСЯЦЕВ).

РЕКОМЕНДОВАНА НЕМЕДЛЕННАЯ КОНСУЛЬТАЦИЯ СПЕЦИАЛИСТА ПО НАСЛЕДСТВЕННЫМ НЕЙРОДЕГЕНЕРАТИВНЫМ ЗАБОЛЕВАНИЯМ И ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ ПОДДЕРЖКА.

Хантингтон-Плюс. Агрессивная форма. Ее кошмар. Не просто Хантингтон с его ужасающей хореей и деменцией, а его ускоренная, усиленная версия, патентованная монструозность «Вердикта», которую они так гордо «научились» предсказывать. Семь лет. Не десять, не пятнадцать. Семь. Точность 99.9%. Не оспорить. Не обжаловать. Приговор. Окончательный и обжалованию не подлежит.

Мир не рухнул. Он испарился.

Сначала – леденящий холод. Он ударил изнутри, из самой глубины грудной клетки, мгновенно разливаясь по венам, замораживая кончики пальцев, сковывая челюсти. Весь воздух был выжат из легких. Грудь сжало невидимыми тисками, так что вдох превратился в хриплый, безрезультатный спазм. Она сидела, уставившись на синие буквы, плавающие в воздухе, но видела только белый шум, мерцающую пустоту.

Потом – ноги. Они просто перестали существовать как опора. Стали ватными, предательски подкашивающимися, хотя она сидела. Ощущение падения в бездну, которой нет под креслом. Она инстинктивно вцепилась пальцами в холодный пластик подлокотников, чтобы не рухнуть тут же, сейчас. Голова закружилась, комната слегка поплыла. Звук голоса Кирилла доносился как из-под толстого слоя воды: «…Елена? Елена, ты слышишь меня? Дыши. Глубоко. Это шок…»