Зал диагностики 7А ничем не отличался от других. Стекло, сталь, голубоватая подсветка. Стерильный запах антисептика, перебивающий любые человеческие запахи. Медсестра (ее лицо было профессионально-бесстрастной маской) провела Елену к креслу, похожему на стоматологическое, но более массивному, с выдвижными кронштейнами для сканеров.

«Пожалуйста, снимите металлические предметы, часы. Халат можно оставить», – голос медсестры был ровным, как голос автоответчика. Елена подчинилась. Ощущение уязвимости накрыло ее, когда она осталась в блузке и юбке, сидя в холодном кресле. Она чувствовала биение собственного сердца где-то в горле.

«Программа „Прогноз“ активирована. Пожалуйста, сохраняйте неподвижность во время сканирования. Процедура займет приблизительно 22 минуты», – зазвучал из динамиков приятный, но абсолютно лишенный эмпатии синтетический голос ИИ. Никакого «доброго утра», никаких пожеланий удачи. Только факты.

Кронштейны с мягкими накладками плавно обхватили ее голову. Зажужжали сканеры. Над ней замигали разноцветные лампочки. Холодные волны аппарата МРТ пронизывали тело. Генетический сенсор на запястье слегка защекотал кожу, собирая образцы эпителия. Она закрыла глаза, пытаясь дышать ровно, как учила своих пациентов перед стрессовыми процедурами. Просто сбор данных. Просто анализ. Ничего личного.

Но внутри бушевала метель. Образы всплывали, как обломки кораблекрушения: застывшая Карина, дрожащий Леонид, испуганный Артем, ее собственные руки, вдруг показавшиеся ей чужими и неуклюжими утром, когда она роняла зубную щетку. «А вдруг я уже носитель?» – шептал страх, обретая плоть в жужжании аппаратов. «Хантингтон? Паркинсон? Ранний Альцгеймер? Что там, в глубине моего кода?» Она представляла голограмму диагноза, холодные синие буквы, парящие в воздухе. Срок. Точность 99.9%. Начало конца, отмеренное машиной.

Она пыталась цепляться за рациональность: «Даже если что-то есть, это лишь вероятность. Не приговор. Есть время. Можно бороться». Но тут же возникал леденящий ответ: «Время? Для чего? Чтобы жить в аду ожидания, как они? Чтобы „Эффект Оракула“ начал свою работу надо мной?» Мысль о том, что само знание может ускорить ее гибель, парализовала сильнее любого сканера.

Медсестра молча двигалась по периметру, проверяя показания на мониторах. Ее бесстрастность была невыносимой. Елене вдруг захотелось крикнуть: «Вы понимаете, что делаете? Вы понимаете, что это не просто тест? Это пропуск в ад!» Но она сжала зубы. Сохранить лицо. Сохранить контроль. Хотя бы видимость.

22 минуты растянулись в вечность. Каждый гул аппарата, каждый щелчок отдавался эхом в ее напряженном теле. Когда кронштейны наконец плавно отошли, а жужжание стихло, она почувствовала не облегчение, а пустоту. Как после прыжка в бездну – падение остановилось, но дна не видно.

«Процедура завершена. Ваши биометрические и генетические данные переданы на обработку в центральный процессор „Прогноза“. Результаты будут доступны вашему лечащему врачу через 48 часов. Вы можете одеваться».

Синтетический голос оборвался. Тишина снова наполнила зал, но теперь она была иной – тяжелой, звенящей ожиданием. Елена медленно встала. Ноги были ватными. Она надела халат, ощущая его ткань как чужеродную, грубую кожу. Медсестра протянула ей планшет для электронной подписи о согласии на обработку данных. Елена подписала, не глядя. Ее подпись вышла неровной, дрожащей.

Выйдя в коридор, она вдохнула стерильный воздух «НейроВердикта». Солнце все так же слепило в окнах, башни «Вердикта» все так же горделиво сияли. Но мир изменился. Она перешла Рубикон. Теперь она стояла на берегу, имя которому «Ожидание». Ожидание приговора, который мог прийти с неумолимой точностью машины и принести с собой не только знание о будущей болезни, но и семена ее ускоренного пришествия. Научная отстраненность растаяла, как дым. Остался только холодный, липкий страх и вопрос, висящий в стерильной тишине ее сознания: «Что я наделала?» Следующие 48 часов обещали быть вечностью, наполненной призраками всех тех, чьи жизни уже сломал «Оракул». Включая, возможно, ее собственную.