Татович выглядел напряжённым и хмурым, и вообще таким, что было ощущение, что он с куда большей радостью Дракона прибил бы, чем стал ему что-то вправлять. И Петра снова подумала, что лекарский для него – странный какой-то выбор. Смирна, наверняка, куда уверенней себя чувствовал бы у боевиков, но по какой-то неизвестной причине оказался на лекарском. Как и она.

Зачем она думает об этом опять?

Крайне недовольный Палица сел, прислонившись к стеллажу, и с полки вывалилось руководство по разведению летучих мышей. Оно раскрылось на странице с портретом ощерившейся твари в натуральную величину. Петра вздрогнула, она раньше и знать не знала, что летучих мышей разводят.

— А я и додумалась... — пробормотала она, отвечая на замечание профессора про бесключный замок, пытаясь переключить раздражение Палицы с Татовича на себя — Просто не стала рисковать.

Она действительно знала, что так закрепляют все готовые артефакты. Но, во-первых, этот был экспериментом, а во-вторых, не слишком готов. Она планировала ещё поработать со структурой, плотностью и весом. Тьфу ты, даже вспоминать теперь стыдно.

Татович по-прежнему гневно дышал, и смотреть на него Петре всё ещё было страшно. Профессор упёрся локтем в согнутое колено, и, устроив голову на ладони, задумчиво произнес:

— А может, и выйдет из вас толк. — Петра не могла точно сказать, кого именно Дракон сейчас имеет в виду, и на кого смотрит, ей казалось, что на обоих. Но, может быть, после удара он не в состоянии был сосредоточиться на ком-то одном. — Идите, и пусть вам с лекарем повезёт больше, чем мне, — сжалился над ней Палица, — И поторопитесь, а то и дышать завтра нормально не сможете, если я правильно рассмотрел вашу возмутительную идею.

Петре пока было терпимо, но она полностью отдавала себе отчет, чем именно чревато удаление интегрированного артефакта, как и то, что обратиться ей, кроме лазарета, некуда. А там возникнут неудобные вопросы, на которые ей лучше было бы не отвечать.

Она попятилась к лестнице, прохрипев с жалкой улыбкой "Спасибо", с неприятным удивлением чувствуя, что едва держится на ногах.

И была остановлена мрачным:

— Стой. Я сам.

От вида злющего, как менийский бес, Смирны, приближающегося к ней, Петре захотелось немедленно броситься без оглядки вон. Но ноги словно приросли к полу, и повиноваться ей отказались.

— Что это за хрень была? — брезгливо спросил он, мотнув головой в сторону лестницы, к которой ускакали шары.

— Мячи для поло, — неохотно призналась Петра, полностью осознавая, какой идиоткой теперь в его глазах выглядит, и что в это мгновение, возможно, полностью меняет свою судьбу.

Потому что, если Татович окажется козлом и расскажет об этом хоть кому-нибудь на курсе, доучиться до выпуска здесь ей будет очень непросто. Придётся этот инцидент чем-то оправдывать, как-то обосновывать. И вообще исхитриться избежать всяких последствий. А последствия у внезапно выросшей груди размером с мяч для зимнего поло каждая будут суровые. Всё это она понимала прекрасно.

— Зачем? — Как одним хрипло сказанным словом можно было выразить возмущение, негодование и насмешку, Петра понять не могла, и в ответ просто промолчала, разглядывая неожиданно близкое лицо Смирны над ней. Золотистая радужка его глаз, так поразившая её при первой встрече, стала ещё ярче сейчас, будто дополнившись сияющими секторами. Будет очень обидно, подумалось ей, но, наверное, вполне закономерно, если её жизнь разрушит парень с такими красивыми глазами. Известный всем закон подлости в этот раз, как и всегда, работал исправно.

В приоткрытое окно дохнуло влагой и прелью, и огонь свечной лампы, стоящей у зелёных сапог Палицы дёрнулся и задрожал.