Раз поймав этот её задумчивый взгляд, содрогнулся. Взгляд был откровенно страшным. Присутствовало в нём нечто потустороннее, тревожащее, пробирающее до самых печёнок. Поэтому связываться с ней Смирне ни по какому поводу бы не хотелось. Не его поля ягода, так он решил. Он даже прозвище ей тогда выдумал. Со страху, не иначе, чтоб бояться смешно было – Шапежка, вроде, как шанежка – картофельная ватрушка.

С ватрушкой она, разумеется, не имела ничего общего, будучи мелкой и тонкой, и вообще вся резкой, как натянутая струна. А ещё бледной, с горящим этим её внутренним безумием взглядом. Но прозвище почему-то не прижилось. Хотя с его легкой руки они всегда прочно за счастливыми наречёнными закреплялись, и те их гордо носили, а, может быть, просто вежливо сносили – этого Смирна не знал. Да и всё равно ему было, если честно. А вот про "шапежку" почему-то было обидно, что не поддержали. Он, можно сказать, от сердца это прозвище оторвал…

Может, они тоже этих её страшных глаз опасались, точно так же, как он? Хотя, что было страшного в этой невразумительной мелкоте, он бы сказать не смог, если бы у него спросили. Поэтому Смирна старался Шапежку вовсе не замечать, пока не произошло ЭТО.

ЭТО было большим, манящим, казавшимся мягким на ощупь. Таким, что ладони ныли, требуя это невообразимое осязать, чтобы просто узнать и запомнить. И ещё оно чудилось непередаваемо вкусным – он чувствовал едва ощутимую нежную терпкость на языке, и от этого башню рвало, а мысли не то что бы путались, а вовсе не появлялись. А те, что появлялись, мыслями называть было откровенно грешно.

Это ж надо в оборонных целях как-то использовать, посмеивался, поднимаясь по лестнице на второй этаж галереи, Смирна. Оружие массового поражения крайне устойчивого класса. Так он веселился, пока не услышал в отдалении подозрительно знакомые голоса.

Он прибавил шагу, потому что Палица ему, в общем-то, был нужен, и тут вдруг опять накатило так, что он, кажется, в голос застонал, отчаянно бормоча вслух:

— Лиере! Лиере!

Он давно бросил переживать, чем ему аукнется это «Лиере» в будущем, потому что команда «лежать», отданная громким шёпотом Смирне-младшему, могла привести совсем не к тому результату, о котором обычно мечтают парни. Но прямо сейчас идти было попросту невозможно.

Заклинание несколько помогло, но не так, как до этого – Шапежка чувствовалась здесь рядом, и дышать этим чувством Смирне было жарко.

Из-за стеллажей показались вдруг длинные ноги Дракона в отменнейших сапогах из крашенной в зелёный цвет коровьей кожи, а со следующим шагом и весь Палица, растянувшийся на деревянном полу галереи.

Смирна открыл было рот, чтобы спросить,

«Что здесь происходит?!» — но не успел.

Шапежка, стоящая над профессором, и держащая в руках вдохновляющего размера грудь, сквозь зубы зло прорычала:

— Статире!

И Смирна-младший резко упёрся в штаны.

Татович выругался сквозь зубы. И тут его с поразительной ясностью осенило: он не ошибался! Шапежка действительно была рядом каждый раз, когда с ним это случалось. И началось это не так уж давно. И ранее прошлой недели таких прецедентов вовсе не было. Почему это сразу ему в голову не пришло, он ответить точно пока не мог, не до того было.

Сейчас они смотрели друг на друга в упор, разделённые проходом меж стеллажами, в котором набралось бы едва ли больше трёх шагов, оба пытаясь осмыслить именно то, что он так и не спросил: «Что здесь, мать вашу, происходит?».

Петра скользнула взглядом по его искажённому гневом лицу, почему-то нахмурилась, спустившись к припухшей руке. Он в свою очередь задержался на её раскрытых ладонях, поддерживающих то, о чём он не более пары минут назад грезил, заметил смятый край белой рубашки...