– Ты де была? Нощь на дворе, мать извелась. Ну, Зорька, смори! Вот сыму ремень и…

– Отец, охолони, – вмешалась мать, – какой ремень? Она ж не девка сопливая уже.

– Кто он? Кто таков? – допытывался суровый родитель.

– Уже доложили? Да Семён это! Наш, деревенский. Мы два года не виделись, а послезавтра он на фронт уходит. Я пойду его провожать! – твёрдо заявила Зоря.

– Сенька? – переспросил отец. – Крюковых будет?

– А вы, папа, никак забыли, кто это? Сейчас, поди, не здесь бы сидели, – всхлипнула Зорька.

Отец замер на мгновение, плечи опустились, голова поникла, и весь он стал похож на глубокого старика.

Нет, он ничего не забыл. Разве забудешь, как в тридцать пятом году пришлось бросить крепкое хозяйство, дом, семью и бежать в Москву из родного села Бачурино, что в Тульской области. В одночасье, ночью, без документов. Сколько мыкаться пришлось по Москве, пока троюродная сестра по матери, занимавшаяся тёмными делишками, пристроила в каморку в полуподвальном помещении. А если бы не Сенька…

…Тогда он вернулся с мельницы домой поздним вечером, голодный и усталый. Пока умывался, Варвара, жена его, собрала на стол.

Не успел ещё окунуть деревянную ложку в чугунок с похлёбкой, как кто-то настойчиво постучал в окно.

– Кого это на нощь глядя принесло? Ну-ка, Зорька, глянь с крыльца.

Зорька, как была босая, так и выскочила на крыльцо.

– Кто там?

– Зорь, не пугайся, это я, Семён.

– Сенька, ты сдурел? Папаня дома, – защебетала Зорька. – Уходи давай, а то попадёт нам обоим.

– Скажи отцу, дело важное к нему, – оборвал её юноша.

Скрипнула дверь, и на пороге появился сам хозяин.

– И шо за дела такие важные? Не сватать ли Зорьку пришёл? – хохотнул отец. – А ты, девка, ступай! Нече тута уши греть.

Хлопнула дверь – и Сенька сразу затараторил:

– Дядька Герасим, бежать вам надо, завтра поутру по дворам пойдут, раскулачивать будут. Отец сказывал в соседнем колхозе, кто побогаче, всех враз арестовали, скотину на колхозный двор погнали. Мягкую рухлядь, зерно, сено – всё со дворов. Топоры и вилы, и те забрали.

– Да, погодь ты! Не тарахти. Сказывай, откель знаешь?

– Сам слышал, актив у нас в избе заседал. Порешили завтра и начать.

Герасим посмотрел с недоверием на Сеньку.

– А шо ты ко мне прибёг?

– Да разве я не понимаю? Какой из вас кулак? Вы же сами, как проклятый, с утра до вечера, на мельнице. И старший ваш, Санька, помогает. Мы уже и забыли, когда он гармонь в руки брал. Всё на мельнице да на мельнице пропадает. Да какой же вы кулак? Бежать вам надо, бежать.

– Слухай, паря! Тя нихто не видал?

Сенька помотал головой.

– Давай-ка, ноги в руки и бегом отседова. И шоб ни одна душа не прознала, шо ты здеся был. Дуй!

Сенька метнулся к плетню, легко перемахнул в огород и скрылся в темноте.

Герасим постоял на крыльце в нерешительности, окинул взором двор, где темнели силуэты хозяйственных построек, и с горечью махнул рукой:

– Эх! Пропади усё пропадом…

Зашёл в избу и с порога окликнул сына:

– Сашка, вставай, запрягай каурую.

Варвара охнула:

– Да что стряслось-то? Война, что ли?

– Хужее, мать! Не дадут житья, мироеды. Ох, не дадут… Собери нам с Сашкой одёжу да харчей дня на три. Бежим мы, мать. В Москву подамся, тётка может пригреет.

– Ой, горе-то какое! – запричитала Варвара. – Да куда же вы? А хозяйство? А я с девчонками? Ой, горе-то, ой, горе…

– Да не хнычь! Хозяйство, говоришь? Завтра усё прахом пойдёт, усё под чистую отберут.

– Шевелись, давай, – подгонял Герасим жену, увязывая в одеяло вещи. – А вас с девками опосля заберу, как угол какой найду.

Зорька суетилась, помогая матери. Младшая сестра, Райка, жалась к матери, не понимая происходящего и мешая Варваре собирать в дорогу мужиков. Вбежал Сашка и зачерпнул ковшом воды напиться.