– Зорюшка… – едва слышно прошептал он. – Как же ты похожа на неё!

Райка замерла на мгновение и бросилась ему на шею.

– Сеня, войне конец! Ты понимаешь? Победа!

Она целовала его в щёки, в нос, в ещё не зажившие шрамы на подбородке. Семён прижимал её к груди.

– Да, да! Победа! Наша победа!

Минутный порыв прошёл, и повисла неловкая тишина. Семён разжал руки. Раиса отступила на шаг и опустила глаза. Оба понимали, что пора объясниться. Но как начать, как распутать этот клубок? Молча стояли друг против друга, а вокруг гремела музыка, пелись песни, и счастливые улыбки озаряли майскую ночь.

– Рай, не уходи…

Семён взял её за руку и повёл за собой сквозь бушевавшую весельем толпу.

Они просидели на лавке в дальнем конце госпитального сада и проговорили до самого утра. Райка просила простить её за то, что не рассказала о гибели Зори, что писала от её имени. Застенчиво пряча глаза, рассказала, что сама не заметила, как прикипела к его ласковым и таким трогательным письмам. Семён часто перебивал и иногда называл её Зорюшкой. Он благодарил за поддержку, рассказывал, с каким нетерпением ожидал каждую весточку, как перечитывал их раз за разом, как они согревали в холода, что они были родничком чистой воды среди боли и смертей окопной жизни, что без этих писем уже не мыслил себя.

– А знаешь, Сень? Я почти четыре года жила чужой жизнью, с чужим именем. Теперь, когда война закончилась, когда всё открылось, я мечтаю о настоящем счастье. Чтобы муж уходил на работу, а не на фронт. Чтобы дом был наполнен светом и добром. Чтобы тишину нарушали не сигналы тревоги, а задорный детский смех.

– Зо… – Семён смутился. – Рай, извини. Я по привычке. Всё будет! Обязательно! За то и воевали.

Райкины глаза наполнились влагой. Неужели это на всю жизнь? То, что Зоря навсегда будет между ними?

– Я понимаю, – ответила она с грустью в голосе и встала. – Пойдём, мне на смену заступать…

* * *

В начале августа Семёна выписали из госпиталя с инвалидностью и освобождением от воинской обязанности. Про возвращение на службу в милиции пришлось забыть по состоянию здоровья. Съездил в родную деревню, повидался с отцом, матерью и родными. Вернулся в Москву на поиски работы. Специальности нет, инвалидность есть – никому не нужен гвардии старший сержант запаса.

За закрытой дверью с табличкой «Начальник отдела кадров» гремел голос Семёна:

– Крыса тыловая! Что значит не можешь принять? У тебя мальчишки безусые за станком стоят, а мне места нет?

– Это я – крыса тыловая? – тучный седовласый мужчина поднялся из-за стола. С плеч упала шинель без погон. Пустой левый рукав гимнастёрки был заправлен за ремень. – Я руку на фронте оставил, а ты мне – крыса тыловая? Да я, не смотри, что руки нет. Зубами фрицев грыз бы. Я всю блокаду на Синявинских высотах, там и рука осталась.

Семён отвёл взгляд от пустого рукава:

– Вы это, извините. Погорячился.

– Да, и я хорош, не сдержался. Вот что, Крюков Семён Михайлович, – посмотрел в документы кадровик, – слышал, в метро набор объявили на курсы помощников машиниста. Метро строится, новые станции открываются. Люди нужны. Сходи, попытай счастья.

Семён сгрёб со стола документы, поблагодарил и вышел из кабинета.

Вечером он был у Коршуновых:

– Герасим Владимирович, Варвара Яковлевна, добрый вечер. А Рая дома?

– Здравствуй, соколик. Проходи, проходи, родимый, – суетилась Варвара. – Сейчас чаёвничать будем.

Герасим хлопнул по плечу Семёна, подтолкнул к лавке:

– Сидай, паря. А Райка у соседки, ща вернётся. Ну, сказывай, как дела?

Семён посадил Валерку на колени:

– По кочкам, по кочкам. В ямку – бух!