Мысли путались. Он спрашивал себя, искал оправдания ей и понимал, что письма были дороги ему и помогли выжить в огне войны. С теплом в сердце вспоминал, как тогда, в 41-ом, она пришла вместе с Зорей проводить его. Распахнутые глаза, детская наивность и бьющий через край восторг от осознания себя взрослой – такой он её и запомнил.

* * *

Райка с ног сбилась в поисках Семёна. Госпитали были разбросаны по всей Москве, не в каждый пускали, не везде откликались на просьбы. Чтобы добиться нужных сведений, она училась распознавать людей: кому на жалость надавить, с кем пошутить, на кого прикрикнуть. Заводила знакомства с санитарками и через них наводила справки. Часто слышала:

– Не отчаивайся, Раиса. Ведь живой, найдётся.

Однажды ей посоветовали:

– С таким ранением должны были в отделение челюстно-лицевой хирургии отправить. Ты сходи на Шаболовку. Найди Хавский переулок, госпиталь там. Говорят, лучшие специалисты в Москве, целый институт.

– Мама! Мама! – с порога радостно кричала Райка. – Я нашла его! Он на Шаболовке в госпитале. Ранение тяжёлое, но врач сказал – динамика положительная. При хорошем уходе, два-три месяца и выпишут.

– А ты самого видала? Про Зорьку сказала?

– Нет… испугалась. Только с врачом поговорила. А Семён… Как в глаза ему смотреть? Я не знаю.

– Ох, Раиска, – покачала мать головой. – Вишь, какую кашу заварила.

– Сама заварила, сама и расхлёбывать буду! – буркнула Райка и юркнула за шифоньер.

Райку приняли на работу санитаркой в тот самый госпиталь, где лечился Семён. Он сразу узнал её. Видел, как этажом ниже убиралась она в палатах и кабинетах врачей, мыла полы в коридорах и туалетах, ухаживала за тяжёлыми больными. Он исподтишка наблюдал за ней и понимал, насколько дорога она ему стала.

Райка же после смены решительно подходила к двери его палаты и каждый раз не решалась войти. Боялась, что не найдёт слов, не сможет объяснить, а он не поймёт и не простит обмана. За дверью на госпитальной койке Семён прикрывал изуродованный подбородок одеялом. Ждал, что Райка войдёт, и боялся, что увидит его безобразное лицо…

* * *

Предчувствие Победы пришло в Москву с Первомаем. С городских зданий убрали маскировку, восстановили уличное освещение, отменили режим затемнения. Сводки с фронта сообщали о взятии Берлина. Вся страна жила ожиданием.

Вечером 8 мая несколько раз по радио передали, что в виде исключения трансляция будет продлена до четырёх утра.

Райка осталась после смены и не пошла домой. Госпиталь затих, но не заснул. Казалось, что время остановилось. Все понимали, ради какого сообщения не закончилось вещание. Все ждали…

В 2 часа 10 минут прозвучали позывные.

«Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза! Война окончена! Фашистская Германия полностью разгромлена!»

Голос Левитана утонул в криках «Ура!». Волна ликования пронеслась по этажам и выплеснулась на улицу. Врачи, медсёстры, раненые – все обнимались, целовались. Всеобщий восторг, смех, светлые слёзы радости на лицах, и горькие – от потерь. Заиграла гармонь. Кто-то пустился в пляс, увлекая молоденькую медсестру. В этой круговерти Райку подхватили чьи-то руки и закружили в танце. Мелькали счастливые лица, деревья с молодой листвой, белые халаты, пустые скамейки, растянутые меха гармошки. И только одна мысль билась в голове – войне конец! Победа! Райка неистово хохотала, а по щекам струились слёзы, в которых собралась вся боль четырёх лет проклятой войны.

И вдруг – глаза напротив. Немигающий взгляд, полный противоречивых чувств. Радость и скорбь, удивление и восхищение – всё смешалось в глазах Семёна.