– Я нашел твою лошадь.

Юноша потупил взор:

– Да, господин. Загнал кобылу, когда сюда вертался.

Я остановился возле избы и пристально вгляделся в гонца из-под шлема:

– На тебя напал волк?

Его глаза округлились:

– Что, господин?

– Я видел следы от зубов на шее лошади.

Юноша стал бледнее обычного:

– Н-нет, господин. Она сама… сама исдохла. А я пешком потом дошел. Может… может ее потом… того…

– Может, – сухо сказал я и тут услышал старческий голос, исходящий из дома.

– Йенс, с кем ты там болтаешь?

– Господин из города вертался, – обернулся через плечо юноша.

– Так чего ж ты держишь его на пороге-то? Впускай, совсем промерз, небось.

– Да-да, дядя Ульман.

Йенс быстро скрылся за ставнями. Те вновь заскрипели, но не закрылись совсем. Я попробовал рассмотреть внутреннее убранство, но изба тонула в сумраке, и снаружи было ничего не разглядеть.

Отворилась входная дверь, и Йенс суетливым жестом пригласил меня внутрь.

– Сюда, господин.

Я не стал упрашивать себя дважды. Ноги с пути налились свинцом. Проходя мимо юнца, я заметил, как тот с опаской оглядывает лес, подступающий плотной стеной прямо к хутору. В расширенных зрачках Йенса сквозил испуг.

«Что же здесь произошло?».

– Сапоги можете не снимать, господин, – прошептал он, – не до чистоты нам сейчас.

– Как скажешь.

Юноша быстро захлопнул за мной дверь и вставил в пазы крепкий засов. Его руки тряслись, как с похмелья.

Я оказался в крохотном помещении между входом в основное жилище и улицей. Здесь стоял полумрак. Слабого света из маленького оконца едва хватало, чтобы различить грязный сундук в углу и прогнившие доски пола. Они скрипели и трещали при каждом шаге. Дождь стучал по крыше, издавая тихий и монотонный шум. Обычно он помогает расслабиться, навевает сон. Особенно с тяжелой дороги. Но не в этом месте.

Дверь внутрь была широко распахнута. В доме оказалась всего одна комната. Немногим больше той, что осталась позади. Здесь царил чуть меньший сумрак, который с трудом развеивался дневным светом из полуприкрытых ставен и тлеющим очагом посреди помещения. Красные угли ярко блестели в полутьме, источая приятное тепло. Возле него, прямо на дощатом полу, разместились два человека – пожилой старец и юная дева. Первый грел руки в исходящих потоках воздуха и сильно хмурился. Русая красавица куталась в плотную тунику и шерстяную накидку. Светлая коса, спадающая меж лопаток, ярко выделялась на фоне темной и грубой ткани. Голубые глаза на бледном лице отрешенно смотрели на тлеющие угли. В мою сторону она даже не повернулась, позволяя любоваться своим точеным профилем. Старец же, как только заметил меня, сражу начал подниматься, кряхтя, словно непромазанные петли.

– Проходи, мил человек. Ты для нас всегда желанным гостем будешь, – и улыбнулся ртом, в котором не было и половины зубов.

Меня перекосило от отвращения, но никто этого не видел – шлем я так и не снял.

– Ты плотно запер дверь, Йенс?

– Да, дядя Ульман, – юноша вошел следом, – плотно.

Моя рука скользнула на пояс, поближе к мечу.

– Не желаешь подкрепиться с дороги, мил человек? – старец потер ладони. – Остались у нас еще скудные запасы, но для спасителя нашего ниче не жалко.

– И что же у вас есть? – хмыкнул я.

– Свежая головка сыра, – сказал Ульман так, будто признался в хранении императорской короны, – ячменные лепешки и бобы.

– Платить тоже бобами будешь?

Старик на секунду стушевался, но быстро овладел собой:

– Обижаешь, мил человек. Йенс разве не сказал, что припрятано серебро у нас на черный день? – он вздохнул. – Вот и настали, кажись, они.

– Сто крейцеров, – невозмутимо напомнил я, – ни монетой меньше.