Покуда в радуге надежд
Ещё не брезжил их мятеж.
XIX
Теперь с Онегиным в Варшаве
Им брезжит сумеречный час
И сладость дружества мешает
С вином и блеском умных глаз.
Пеняет Лунин, как далече
Те годы, что восполнить нечем,
Когда лихой кавалергард
Любил сражений злой азарт.
В гусарском нынче доломане
Он эскадронный командир,
Лаская саблей польский мир,
Хранит его от древней брани,
Где князь Великий Константин
Ему и друг и властелин.
Варшава. Городская ратуша
XX
– Ты помнишь, Лунин, нашу встречу,
Когда нас свет кичливый свёл,
За пуншем пламенные речи,
Забав игривый произвол?
Твоё шумливое геройство
Двора рождало беспокойство.
Тебя журил он, обличал,
Но покровительски прощал.
Там в бликах женского вниманья,
Сквозь призму титулов, чинов
России преданных сынов,
Сердцам даруя трепетанье,
Лучами славы был согрет
Кавалергардский твой колет.
XXI
Тогда ещё хандра чумная
За мной по свету не гналась,
Горячка чувств очередная
Шальных ночей сулила сласть. —
Чуть призадумавшись, Евгений
Ловил мерцающие тени
Свечей, горящих на стене,
А память нежилась в вине.
«Я помню наши разговоры,
Свободный пафос смелых дум,
Кипящих споров гам и шум,
Порой нешуточные ссоры, —
Заметил Лунин, – расскажи,
В чём ныне мир твоей души».
XXII
Онегин Лунину поведал
О путешествиях своих,
Гостеприимнейших обедах
Друзей их общих дорогих.
Как до морской звезды – Одессы —
Добрался из-под гор черкесских,
Как Киев видел и Тульчин
И не скучал нигде один.
Штабистов буйных покидая,
На зов прелестных трёх сестёр
К Давыдовым на пышный двор,
Где над Тясмином нависает
Скалистый Каменки[4] утёс,
Его блудливый чёрт занёс.
XXIII
Там он с Раевским[5] генералом
Шары выцеливал глазком,
Взаймы делился капиталом
С Орловым[6], вечным должником,
Стихам Давыдова[7] дивился,
С женой его уединился
Однажды в гроте, лишь затем,
Что оба чахли от поэм;
Затем с Никитой Муравьёвым[8]
О конституции радел,
И для неё почти созрел,
Хотя внимал с широким зёвом
Горячим доводам чтеца
По части права образца.
XXIV
– Там было мило, в самом деле, —
Онегин скрыл шутливый тон, —
Тебе все руку жать велели
И слали дружеский поклон.
Волконский[9] сильно сокрушался,
Что вам увидеться нет шанса.
Тебя он встретить был бы рад
Под новый киевский контракт.
О Польском обществе расклад,
Тебе ворожат невпопад:
То ль ветер к северу подует,
То ль южных марево степей
Варшавский обратят Борей. —
XXV
«Ты знаешь, с северным союзом
Я как-то узы разомкнул,
Да и к южанам лишним грузом
На новом месте не прильнул.
О полковой радея службе,
Порой грущу о старой дружбе.
Средь лошадей, собак и книг
Теперь души моей родник.
Охолодив идей горячку
И реформаторский задор,
На холостой взирая двор,
Я родовитую полячку
Для сердца чуткого избрал.
Любовь – не лучший ли финал?»
XXVI
– Любовь – скорее уж, начало, —
Решил Онегин возразить.
– Она нам много обещала,
Чего с неё нельзя спросить.
Вот так же мы полны иллюзий
В любом таинственном союзе,
Где бог политики сулит
Низов согласье и элит. —
«Ты глубоко хватил, Евгений.
Неужто в сутолоке дней
Решил объехать ты друзей,
Сменив житейских впечатлений
Печаль, обман и пустоту
На социальную мечту?» —
XXVII
С усмешкой другу молвил Лунин.
«Я помню чаянья свои,
Что, впавши в прелесть полнолуний,
Низвёл до матушки-земли
Мечты о нашем общем благе,
О равноправье ближних ради,
С чем непременно возрастёт
Имений годовой доход.
Как наше вольное крестьянство,
Поправ ярём и барский кнут,
Благословит свободный труд,
Забудет лень свою и пьянство,
И конституцией наш царь
Русь огласит как пономарь».
XXVIII
– Ты стал трезвее… Это годы
Иль с Константином[12] благодать?
Борца взыскуемой свободы
Теперь в тебе не угадать. —
«Я не терплю пустые толки,