И коль овца рядится в волки,
Иль червь приучен делать вид,
Что вреден мрамору термит.
Пускай тульчинский промыслитель
Республиканский свой недуг
Прибережёт для длинных рук,
Влекущих в мрачную обитель», —
На этом Лунин замолчал
И пробку новую почал.
XXIX
– Тульчин меня радушно встретил.
Юшневский только напряжён,
Держал с боязнью на примете
Вниманье офицерских жён, —
Решивший сбить накал Онегин,
Качался в кресле в сладкой неге,
За другом зорко наблюдал
В тени его дубовых зал.
– У Павла там кипит работа
Под Витгенштейна[13] мирный сон, —
Чуть погодя, продолжил он, —
Да не сразит его икота
И червь сомнений не заест
Под наш критический присест.
XXX
Познал я Пестеля науку,
Как одержимой мысли бег.
Так, возведя идею в муку,
В Мессии метит человек.
Он, рассуждая о спасенье,
Несёт одно порабощенье.
Шальная прелесть вольных дум
Больной его пленяет ум.
Сменив свободу произволом,
В отваге бунта ошалев,
Святыни обращая в хлев,
Царя повергнет он с престола,
А Бога выгонит с небес.
За тем сидит в нём этот бес.
XXXI
Сказал ему я: «Слушай, Павел,
Не трогай царственный престол.
Заповедальных против правил
И клятв народных ты пошёл.
Те реформаторы неправы,
Кто сотрясают твердь державы.
У вас на юге кровь бурлит
Подмыть наш северный гранит.
Вы, разбудив умы и силы
Меж лучших, может быть, людей,
Под разногласый гвалт идей
Россию вздыбите на вилы.
И русский бунт под злобный вой
Толкнёт вас к бездне гробовой.
XXXII
Привыкши лье французским мерить
Родную русскую версту,
Решил народным массам вверить,
Ты просвещённую мечту,
Налётом барским благородства
Прикрыть и варварство и скотство.
Но здесь опасней романтизм,
Чем пресловутый деспотизм.
Колодец вечности бездонный
Всех вас до срока поглотит,
Лишь дух народный разглядит,
Как царский зал качнулся тронный.
В кривой иллюзии плену
Вы потеряете страну». —
XXXIII
«Ты в риторической дуэли,
Должно быть, Пестеля поверг.
Когда ж нет плана в общем деле,
То слов напрасен фейерверк.
Программы эти, манифесты —
Всё суть бумажные протесты.
Вот только если сталь блеснёт,
Тогда настанет их черёд».
И Лунин, саблю обнажая,
Срубил огарки трех свечей.
Онегин колющих речей
Не бросил, тему продолжая,
Что хоть в них распри дух сидит,
Вопрос крестьянский всех роднит.
XXXIV
– Отмена права крепостного —
Вот непременнейшая цель.
Мечта Тургенева[14] хромого
Да добрый пушкинский Ноэль[15]
О том давно вещают миру,
Подчас рылеевскую лиру
Себе в подсобники беря,
Изводят кроткого царя. —
На это Лунин, улыбнувшись,
Дал изумительный ответ,
Вполне годящийся в памфлет:
Как Александровы чинуши,
Тому внимая, речь ведут,
Что баре по миру пойдут.
XXXV
Вот так в беседах вечерами,
В пылу охоты среди дня
Онегин с Луниным стирали
Оттенок скуки бытия.
Меж тем картины жизни летней
Всё неуклонней и заметней
От буйства к увяданью шли,
Страды отмеривая дни.
Тут в пику дружному союзу
Средь королевских древних зал
В балах Евгений увидал
Наталью[16] – лунинскую музу.
Её красою поражён,
Он вспомнил блеск столичных жён.
XXXVI
Три года странствуя по свету,
Герой наш держит путь домой.
Огнём зарниц прощалось лето
С петлёй дороги столбовой.
Едва Евгений снарядился
Да в ворох мыслей погрузился —
Варшава, Вильно, Псков и вот —
У петербургских он ворот.
Где неприступная княгиня
Его похитила покой
Своей прохладой колдовской,
Чьё, как в бреду, шептал он имя.
Но помолчим пока о нём
Пред декабря суровым днём.
XXXVII
На сердце площади Сенатской,
У медной статуи Петра
В каре сомкнулся строй солдатский,
Блестят тревожно кивера.
Ценя заманчивость пролога,
Онегин, думая не много,
Решил, что взгляд со стороны
Лишён желанной глубины.
Гонимый прихотью небрежной,
Идёт он испытать судьбу.
Вдруг из саней скакнув к нему,
На полпути к войскам мятежным