– Игорь Николаевич, – он снова попытался заговорить, усилием воли заставляя голос звучать ровно, хотя внутри все дрожало. – Пожалуйста, выслушайте. Я ничего подобного не делал. Я просто… учу ее. Физике. Как всех остальных учеников. Да, Анна… талантливая ученица, она проявляет интерес к предмету… – «Осторожнее!» – крикнул внутренний страж.

– Интерес? – Марков фыркнул с таким сарказмом, что Алексей Сергеевич снова почувствовал жар на лице. – Интерес? Вы называете это интересом?! Весь класс ржет! Весь город, наверное, уже знает, как она на вас смотрит! А вы… вы этим пользуетесь? Наслаждаетесь? Капля по капле вливаете ей в голову свою… свою отраву! Чтобы она видела в вас не учителя, а… – он снова не договорил, сжав кулаки так, что костяшки побелели.

«Он не может даже произнести слова „мужчину“, – с горечью подумал Алексей Сергеевич. – Для него это слишком грязно, слишком страшно». Он видел боль отца, его абсолютную убежденность в своей правоте и его ужасающую беспомощность перед лицом ситуации, которую он не мог контролировать. Это было почти жалко. Почти.

– Это детская влюбленность, Игорь Николаевич, – тихо, но твердо сказал Алексей Сергеевич, глядя ему прямо в глаза, стараясь пробить броню гнева. – Преходящее чувство. Оно пройдет. Моя задача – быть учителем. Профессионалом. И я им остаюсь. Я не поощрял и не подогревал это. Поверьте.

– Не обманывайте себя! – Игорь Николаевич вдруг взорвался, его голос громыхнул, как гром. Он вновь шагнул вперед, сократив дистанцию до опасной. Алексей Сергеевич почувствовал его дыхание, горячее и прерывистое. – Не обманывайте себя и не пытайтесь обмануть меня! Я вижу ваши глаза! Я вижу, как вы на нее смотрите! И я знаю… – голос его внезапно сорвался, в нем впервые прозвучала не только ярость, но и мучительная боль, – …я знаю, что вы можете сделать с её чувствами! Как вы можете их… изуродовать! Использовать! Сломать ее! Вы – взрослый! У вас власть! Положение! А она… она верит! Она открыта! И вы… вы можете втоптать это в грязь! Ради чего? Ради минутного самоутверждения? Ради потехи? Ради чувства власти над беззащитной душой?!

Последние слова он выкрикнул почти шепотом, но от этого они прозвучали еще страшнее. В его глазах, помимо гнева, читался настоящий ужас – ужас отца, который понимает, что не может оградить свое дитя от боли мира, от возможного предательства тех, кому должно было бы доверять.

Алексей Сергеевич стоял, словно оглушенный. Обвинения били по нему, как молотом. «Я смотрю на нее? Как? Когда? Что он увидел? Что заметили другие?» Стыд, гнев, отчаяние и… жгучее чувство вины перед Анной смешались в один клубок. Вины не за поступки, а за те чувства, которые он пытался подавить, но которые, видимо, все равно прорывались наружу. За то сладкое, запретное волнение, которое он испытывал, зная о ее чувствах. «Он прав… Отчасти прав… Я играю с огнем, даже пытаясь быть нейтральным…»

– Я… я не хочу причинять ей боль, – прозвучало тихо, почти как признание. Алексей Сергеевич не планировал этого говорить. Это вырвалось само, из самой глубины смятенной души.

Игорь Николаевич замер. Его взгляд, еще секунду назад пылающий, стал изучающим, пронзительным. Он услышал не оправдание, а искренность. Пугающую искренность.

– Не хотите? – он произнес медленно, с ледяной усмешкой. – Тогда сделайте единственно возможное. Исчезните. Перестаньте быть для нее… кем бы то ни было, кроме учителя у доски. Не смотрите. Не заговаривайте лишний раз. Не давайте ей ни малейшей надежды. Забудьте ее имя вне этого кабинета. Сделайте вид, что ее не существует. Это единственный способ не сломать ее. Если вы действительно не хотите ей боли.