«Хорошо, – глухо произнес он, не оборачиваясь. – Говори с ней. Но я… я все равно с ним поговорю. Когда решу, что время пришло. И скажу ему все, что думаю. Чтобы знал».

Он не видел, как Елена Викторовна закрыла глаза, чувствуя, что отсрочка – это не победа. Буря не миновала, она лишь затихла на время. И когда Игорь Николаевич «решит, что время пришло», грянет гром. Она молилась только о том, чтобы к тому времени они поняли правду. И чтобы эта правда не сломала их дочь окончательно.

Глава 8: Встреча с отцом: Кабинет как арена

Кабинет физики после уроков был тих и пуст. Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь пыльные шторы, выхватывали из полумрака ряды парт и стеклянные шкафы с приборами. Алексей Сергеевич собирал журналы, механически проверяя оценки, стараясь заглушить гул тревоги, не покидавший его с разговора с директором. Каждый стук в дверь заставлял его вздрагивать. Он ждал этого визита, как приговора.

И он пришел

Стук был не просящим, а требовательным, властным. Три резких удара, от которых задрожали стекла в дверце шкафа. Алексей Сергеевич обернулся, чувствуя, как сердце резко, болезненно сжалось, а потом забилось с бешеной частотой, отдаваясь в висках. «Он…»

– Войдите, – голос прозвучал хрипло.

Дверь распахнулась. На пороге стоял Игорь Николаевич Марков. Высокий, плотно сбитый, в добротном, но слегка поношенном пиджаке. Его лицо было каменным, только в уголках губ играла нервная дрожь, а в глазах горел холодный, стальной огонь. Он вошел не как посетитель, а как завоеватель, занявший враждебную территорию. Его взгляд скользнул по кабинету с откровенным презрением и тут же намертво вцепился в Алексея Сергеевича.

Алексей Сергеевич сделал шаг навстречу, инстинктивно выпрямив спину, стараясь сохранить учительское достоинство. «Спокойствие. Только спокойствие», – молился он про себя, чувствуя, как ладони становятся ледяными и влажными.

– Здравствуйте, Игорь Николаевич, – начал он, стараясь вложить в голос нейтральную приветливость. – Чем могу быть полезен?

Игорь Николаевич не ответил на приветствие. Он остановился в метре от Алексея Сергеевича, создавая незримое, но ощутимое поле напряжения. Его руки были сжаты в кулаки по швам. В кабинете запахло дешевым табаком и чем-то тяжелым, животным – запахом гнева.

– Вы, наверное, знаете, почему я здесь, – начал он. Голос был низким, сдавленным, как будто сквозь зубы. Каждое слово падало, как увесистый камень. – Или притворяетесь невинной овечкой? Удобно, да? Прятаться за указками и учебниками?

Алексей Сергеевич почувствовал, как кровь приливает к лицу. «Овечка…» Укол был точным и болезненным.

– Игорь Николаевич, я… – он попытался начать объяснение, заранее зная его бесполезность.

– Молчите! – Марков отрубил резко, сделав шаг вперед. Алексей Сергеевич невольно отступил. – Я пришел не слушать ваши оправдания! Я пришел сказать вам одно: моя дочь не должна быть объектом ваших… «педагогических» экспериментов! Не должна быть развлечением для скучающего учителя! – Он выкрикнул последние слова, и его голос сорвался на крик, отдавшийся гулким эхом в пустом классе. – Вы поняли меня? Она – ребенок! Моя кровь! Моя плоть! А вы… вы…

Он не договорил, но в его взгляде, полном ненависти и отвращения, читалось все: подозрение в разврате, в совращении, в глумлении над чистым чувством. Алексей Сергеевич увидел в этом взгляде все самые страшные сплетни, все домыслы, которые могли ходить по школе. И понял, что переубедить этого человека словами невозможно. Его вина в глазах отца была предрешена.

«Он уже все решил, – с ледяной ясностью подумал Алексей Сергеевич. – Я для него – монстр. И любое мое слово будет воспринято как ложь манипулятора». Но молчать было невыносимо. Чувство несправедливости поднималось комом в горле.