– У вас столбы?! – бросает он, раскачивая снопик света над головами лошадей.

Сонный Джуматай снова пропустил телеграфные столбы, которые отскочили в сторону от тракта и покатил по «свертку».

Я соскакиваю с воза и мы бредем, ощупывая фонариками пыльную дорогу, степь, перепуганных тушканчиков. Опускаемся на корточки, не мелькнет ли над горизонтом линия столбов, прислушиваемся, не загудит ли проволока.

Еще полверсты – и под ногами ровная широкая дорога, которая круто поворачивает в гору. Тракт! Сейчас столбы!

Подымаемся на перевал, шагаем бодро вниз и… Что за наваждение!.. Перед нами на дороге воз – мой воз, от которого пошли искать столбы!

Я свечу фонариком, а начальник визирует компас на перевал, на небо, на голос Джуматая.

– Это – совсем не тракт, а «сверток», который идет черт знает в какую сторону, может быть на Экибастуз или на Майкаин! Тракт должно быть вон где! – показывает начальник на юго-запад. – Давайте, дернем прямо наперерез столбам!

Кричим Джуматаю. Тот поворачивает, и мы «дергаем» по целине.

Возы скрипят, качаются, коренники тяжело вздыхают, пристяжки дергаются в сторону. Лозовый короб вдруг оседает влево. Тройка топчется на месте – Джуматай попал задним колесом в колдобину.

Начальник подводит плечо под правый угол экипажа, я – под левый, а Джуматай, соскочив с воза, замахивает длиннющий кнут: – Раз! Два!.. – Мы нажимаем… – Три!.. – И колесо выдергивается, но одновременно раздается треск – лопается валек под левой пристяжной.

Я забираюсь на ходок и, уронив голову на казан, вздыхаю с облегчением: «Слава богу!.. Теперь хватит Джуматаю канители на добрый час…».

Кажется, не проходит и пяти минут, как уже кричат над ухом, дергая меня за ногу:

– Товарищ географ!.. А, инженер-географ!.. Поехали!

Я поднимаю сонную тяжелую голову и первое, что попадает в поле зрения, – это цепь столбов над волнистым горизонтом в бледном небе, но не на юго-западе, куда мы «дергали», а на востоке.

Вот и тракт, около которого и на котором мы крутились. Подводы тянутся по дороге в гору, а мы плетемся рядом.

Я шагаю, поклевывая носом. Чувствую, что из моих рук выскальзывают вожжи. Подбодриться, что ли! Закладываю вожжи за рукоятку кирки, высунувшейся из ходка. Берусь за трубку, но бодрости хватает только на время перекура. Сон одолевает так, что хоть падай на дорогу. «В самом деле, может, лечь в траву, а там, покуда хватятся да прискачет Джуматай, посплю? Третья ночь без сна!..»

Покачиваясь, я засыпаю на ходу и вижу, будто балансирую на проволоке, подвигаясь к телеграфному столбу, на котором сидит босой Салопий Черевик, уцепившись одной рукой за изолятор, а другой – замахивается на меня огромным чоботом.

– Подходи, подходи!.. – кричит он. – Сейчас как стукну!.. Будешь знать, чертяка! – и швыряет чобот.

Я теряю равновесие и падаю с провода на степь… падаю к телеге. Инстинктивный взмах руки спасает меня от падения, и я передвигаюсь в тыл подводы, чтобы не оказаться под колесами.

– Го-го-го!.. – доносится издалека.

– Го-го-го!.. – отвечаю я, застегивая шинель, раздуваемую порывами холодного предутреннего ветра, шумящего в щетине ковыля.

Над восточным горизонтом белеет небо. Скоро полдень, а мы все тянемся под ярким солнцем в клубах дорожной пыли. Пристяжки ожесточенно хватают на ходу ковыль, коренники тяжело вздыхают. Босой Джуматай ковыляет впереди, подстегивая коней. Вот он оборачивается (в который раз!) – и восклицает, показывая на свой живот:

– Ай, курсак пропал! Совсем пропал!11

– Не ной! – огрызается начальник, выплевывая шелуху подсолнечника. – Думаешь, только у тебя пропал!..