Я посмотрел на дальних всадников – вершина была пустой. Вернулся к левым и… левые исчезли. Мне стало горячо. «Чесать в лагерь? Бесполезно! Что мой красивый русский конь против выносливых киргизских степняков! А может, мирные казахи? Но какого черта они двигаются из района Баранкула?» Пока я лихорадочно соображал, из-за ближайшей сопки высунулись две конные фигуры, за ними – ещё две. Неизвестность, игра в прятки стали нестерпимыми. Я выдернул наган и, хлестнув коня, помчался к верховым – будь, что будет! Игрень понес меня тряским раскидистым галопом.

Передние конники скользнули вниз, потом махнули задним, дескать: «Подождите!» – и, вскинув ружья, покатили по подножию, чуть наискосок, ко мне – по-видимому, охватывали с фланга.

Вот уже хорошо видны фигуры. Я различаю лица, снаряжение, одежду. Слева – высокий, черноусый, хищный. Справа – низкорослый, белокурый, круглолицый. Ружья наготове…

Еще пять-шесть десятков метров – и казахи осадили коней. Потом закричали, перебивая один другого – и я скорее догадался, чем понял, что верховые спрашивают, что я за человек, откуда и куда еду.

– Кто вы такие?! – гаркнул я, остановившись.

Из ответных криков и энергичного махания на вершину сопки, где стояли два верховых, можно было догадаться, что там начальник, который разберёт, что и как.

– Аксакал30! Толмач! Айда! – понуждали меня казахи, наставляя ружья, – вероятно, не замечая револьвера, который я прижимал к луке седла.

А ружья были дрянь – я хорошо рассмотрел их, когда казахи кипятились. Обшарпанная короткоствольная «джонсонка» и перевязанный ремешками дряхлый дробовик, из которого, надо полагать, стреляли еще при Кенесары Касымове31. Можно было соглашаться на конвой с винтовками, но – с подобной дрянью!..

– Айда! – решительно скомандовал я, подняв наган и выразительно мотнув головой на дальних верховых.

Казахи круто повернули коней и, не оглядываясь, помчались к сопке. Потом, распивая чай в палатке, они признались, что их смутил, как только я подъехал, не один наган, но и мой военный облик, бинокль и красивый рослый конь. Подумали – «бас-урус-комиссар»32.

«Чем кончится вся эта история?» – напряженно думал я, поглядывая на вершину, с которой уже спускались два конника.

Когда мы подкатили к сопке, я увидел юношу-казаха на сером степняке с двумя тюками по бокам и седобородого старика в лисьем малахае и русской «тройке» на чалом иноходце. Новые сапоги с широкими раструбами голенищ, доходивших до живота, серебряный убор уздечки, седла и камчика, осанка старика, конь – все говорило, что это важная персона, начальник всей компании.

– Аман! Здравствуйте! – бросил он, ощупав меня с головы до ног пытливым властным взглядом.

– Здравствуйте! – ответил я, проведя наганом по гриве Игреня.

– Кто вы такой?

– Инженер… руду ищу, – указал я на молоток, висевший у седла.

– А мы думали вор, бандит!.. Потому что непонятно, зачем одинокий верховой путается в Голодных сопках!

Я узнал (аксакал с акцентом, но свободно говорил по-русски), что казахи заметили меня давно, очевидно, когда я гонялся за архаром. Они проследили «вора» до могилы и решили накрыть его у родника.

Оказалось, что это – «комиссия», которая спешит на Чу, на пограничный съезд по разбору баранты33 между Сыр-Дарьинской, Акмолинской и Тургайской областями.

– И не боитесь нарваться на шайку Баранкула?

– Султан Алтынов не боится Баранкула!.. – вспыхнул аксакал. – А на всякий случай… – и выдернул из-за голенища длинноствольный маузер, блеснувший темно-синей сталью, – гостинец, почище вашего нагана да, пожалуй, и баранкуловских обрезов. «Экс-султан с маузером! Вот так фокус!» Я успокоил собеседника, согласившись, что маузер действительно «почище» – почти винтовка.